Лев Рубинштейн - Кладбище с вайфаем

Самое интересное здесь все же не “Госдепартамент США”. Это даже и вовсе не интересно. Понятно же, что он, этот вездесущий “департамент”, стоит за всем, что плохо или даже хорошо лежит.

Самое-то, по моему, интересное здесь это “обвинения в гомосексуализме”.

Обвинения! В гомосексуализме!

Это возвращает прямо к далекому дворовому детству: “А чего он меня евреем обзывает!”

* * *

Какая-то на редкость устойчивая мифологема под общим названием “мальчики”.

Во все времена враги и супостаты убивали именно мальчиков, пили их кровь, распинали их. Именно мальчики, а не кто-нибудь еще, становились самыми “знаковыми” жертвами всевозможных злодеев и врагов Святой Руси.

Царевич Димитрий, зарезанный Годуновым. Андрюша Ющинский, умученный от жида Бейлиса. Юный стукач Павлик Морозов, убитый кулаками. Мальчик, распятый жидобандеровцами…

Мальчики кровавые в глазах…

* * *

Слово “русофобия”, занимающее в риторическом репертуаре некоторых невозможно бдительных, постоянно возбужденных и хронически обиженных граждан особое место, в последнее время от чрезмерно частого употребления вовсе потеряло даже призрачные семантические контуры. (Нечто подобное произошло в последние несколько месяцев и со словом “фашизм”.)

Так, например, одного моего знакомого кто-то из таких граждан квалифицировал как русофоба за то, что в рассказанной им забавной истории фигурировал, в частности, его любимый кот по имени Иван.

Мне вот тоже на днях написали в “личку” и нежно спросили, почему я так ненавижу Россию. Я зачем-то счел возможным поинтересоваться, из чего проистекло такое экзотическое умозаключение. Ответ был коротким: “Сами знаете”.

Не знаю. И он не знает. И никто не знает, вот что самое главное.

* * *

Ноздрев — собиратель земель.

“Теперь я поведу тебя посмотреть, — продолжал он, обращаясь к Чичикову, — границу, где оканчивается моя земля.

Ноздрев повел своих гостей полем, которое во многих местах состояло из кочек. Гости должны были пробираться между перелогами и взбороненными нивами. Чичиков начинал чувствовать усталость. Во многих местах ноги их выдавливали под собою воду, до такой степени место было низко. Сначала они было береглись и переступали осторожно, но потом, увидя, что это ни к чему не служит, брели прямо, не разбирая, где бо́льшая, а где меньшая грязь. Прошедши порядочное расстояние, увидели, точно, границу, состоявшую из деревянного столбика и узенького рва.

— Вот граница! — сказал Ноздрев. — Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все, что за лесом, все мое.

— Да когда же этот лес сделался твоим? — спросил зять. — Разве ты недавно купил его? Ведь он не был твой.

— Да, я купил его недавно, — отвечал Ноздрев.

— Когда же ты успел его так скоро купить?

— Как же, я еще третьего дня купил, и дорого, черт возьми, дал.

— Да ведь ты был в то время на ярмарке.

— Эх ты, Софрон! Разве нельзя быть в одно время и на ярмарке и купить землю? Ну, я был на ярмарке, а приказчик мой тут без меня и купил.

— Да, ну разве приказчик! — сказал зять, но и тут усумнился и покачал головою”.

* * *

В одной из беглых новостей я прочитал о том, как в каком-то городе был задержан молодой человек за то, что он на бетонной стене то ли написал, то ли изобразил что-то не слишком комплиментарное по отношению то ли к центральному, то ли к местному начальству.

В протоколе задержания в качестве квалификации его поступка было написано “осквернение бетонной стены”.

Никакой политики, что вы! Чистый вандализм. Осквернение. Бетонной, заметим, стены.

А на то, чтобы представить себе, как должно выглядеть осквернение, например, навозной кучи, воображения уже не хватает.

* * *

“Автореферат докторской диссертации министра культуры Владимира Мединского пропал из Российской государственной библиотеки”…

Ощущение откровенной чертовщины и мощного напора беззастенчивой литературщины опасно нарастает. Уже вспоминается и пропавшая голова Берлиоза, и лишившийся носа майор Ковалев, и бог знает что еще…

* * *

Извиняться и благодарить — всегда хорошо. Это всегда хоть на пару-тройку сантиметров приподнимает от вязкой слякотной почвы. Это проверено. Это знают, увы, далеко не все, но те, кто это знает, знают это твердо.

Дурным и стыдным это считается только в среде приблатненной шпаны.

Когда-то меня наставлял один мой старший и очень уважаемый мною товарищ: “Во всех не вполне ясных ситуациях, когда непонятно, кто виноват, извиняйся первым. И ты увидишь, как от этого тебе будет хорошо и облегчительно”. Впрочем, тут же рассказал забавный эпизод. О том, как он ехал в каком-то городском транспорте и какой-то человек наступил ему на ногу и на этой его ноге уверенно встал. “Извините, пожалуйста, — верный своим убеждениям сказал мой товарищ, — но вы стоите на моей ноге”. “Ничего, ничего”, — тоже вполне вежливо ответил тот и убрал все-таки свою ногу.

Сейчас, как можно легко заметить, кто-то от кого-то беспрерывно требует извинений. По любым, самым непонятным поводам. А у меня тут же возникает давнее детское воспоминание примерно на ту же тему.

В нашем дворе обитал один мальчик. Его звали Витька Леонов. Он был второгодник и балбес. Он был тупой и злобный. А поскольку в силу своей недоразвитости он общался исключительно с младшими, то, понятно, был и больше, и сильнее всех. Иногда он хватал за шкирку какого-нибудь малыша и говорил ему: “А ну извиняйся!” “За что извиняться?” — вопил малыш. “За все!” — категорично отвечал Витька Леонов.

* * *

Якобы готовность якобы некоторого статистического числа взрослых, казалось бы, россиян применить ядерное оружие, если “нас не поймут”, по степени ответственности и умению предположить какие-либо неудобные последствия, вполне описывается старым анекдотом.

Один другому говорит: “Серега, посмотри, вон впереди два фраера идут. Пойдем им рыла начистим”.

Второй говорит: “Слушай, а если они нам?” “А нам-то за что?”

* * *

Я, конечно, не один заметил, что многие из военно-патриотических мыслителей и дерзновенных лоялистов очень любят изображать из себя гонимых, из последних сил держащих круговую оборону, ведущих неравный бой с бессмысленной и беспощадной либеральной ордой. Им не очень, конечно, нравится роль кремлевских подпевал, они же интеллигентные люди. Им хочется ощущать себя героическим меньшинством, при том что они же в соответствии с вполне шизофренической логикой неутомимо повторяют, что они выражают думы и чаяния абсолютного большинства, то есть буквально народа. Интонации их деклараций примерно столь же надрывны и в той же мере убедительны, как и интонации тех, кто ходит по вагонам метро, рассказывая пассажирам о сгоревшем доме или об умирающем ребенке. С той, впрочем, разницей, что за спинами людей из метро не стоят депутатские корпусы, армия, флот, спецслужбы, суды и прокуратуры.