Гюнтер Штайн - Путешествие по стране Руставели

— Вдохновляла ли и Чайковского грузинская музыка?

— Да. Чайковский объездил всю Грузию, которая вдохновила его на такие музыкальные произведения, как "Спящая красавица", "Иоланта", "Пиковая дама".

…Прежде чем распрощаться, Отар берет с меня обещание, что в последний день перед отъездом на родину, то есть завтра, я обязательно приду на юбилейный концерт, посвященный дню рождения композитора Захария Палиашвили.

— На вечере вы получите представление как о музыке наших крупнейших композиторов, так и о мастерстве музыкантов, певцов и танцоров нашего оперного театра. Это будет праздничным завершением вашего пребывания в Грузии! Думаю, что более прекрасного прощания с Грузией, чем посещение этого концерта, нельзя себе и пожелать…

Я выхожу на балкон. Подо мной простирается спящий город.

Тбилиси. Начало и конец моего путешествия по Грузии.

За городом лежит аэродром, на который я прилетел несколько бесконечно долгих недель назад. Там же я снова сяду в самолет и улечу. Скоро. Уже послезавтра. Прощание с Грузией, с Зурабом.

Неужели позади только недели, а не месяцы? Неужели за такое короткое время можно так много пережить?

Я уже давно в постели. Передо мной проходят картины увиденного и пережитого, и прежде всего… трапеза под тутовым деревом, которую мне устроили в одном абхазском селе. Все новые и новые картины, которые отгоняют усталость, оживляют беседы, воскрешают бесчисленные вопросы, побуждают к серьезному размышлению…

Я беру в руки книгу, которую со времени своего приезда сюда читаю каждый вечер и которая захватывает меня все с большей и большей силой. Это поэма Шота Руставели "Витязь в тигровой шкуре". После всего здесь пережитого я читаю ее совсем другими глазами, воспринимаю не как простую историю из сказочного далекого прошлого с далекими от меня идеалами…

Чем дольше я нахожусь в этой стране, чем больше узнаю о ее настоящем и прошлом и чем больше узнаю людей, тем ближе становится мне поэт со своими героями, со всем тем, что он хочет сказать своим читателям, хочет сказать мне.

…Сильнее блеска луны над горами сияют слова Руставели:

Я читаю поэму и постепенно засыпаю, усталость и масса накопленных впечатлений делают свое дело… И мне снится: я нахожусь в саду…

Откуда-то приближается разноголосый говор, сад наполняется смехом и пением. Мужчина в остроконечной меховой шапке и в шелковой накидке подходит к длинному столу. Сквозь листву тутового дерева на бледное, обрамленное бородой лицо падает лунный свет, играет в бездонной глубине его глаз. Это Шота Руставели. С нетерпением поглядывает он на приближающихся, среди которых я — совсем уже удивляясь — узнаю нескольких декабристов и Чайковского, и произносит:

— Да послужим только миру, и садитесь, чтоб воздать хвалу достойным!

Слышатся хвалебные возгласы Грибоедова, Маяковского и Одоевского, князь Чавчавадзе и Горький аплодируют, все садятся за стол и выбирают Шота тамадой, который, произнеся свой тост, передает рог с вином сыну Абхазии лирику Константину. В своем тосте он поддерживает призыв Шота к мудрости и добродетели, к дружескому единению и миру. Дальше следуют такие же тосты.

Совсем по-другому, взволнованно, говорит кто-то на другом конце стола. По хриплому голосу я узнаю Реваза Джапаридзе. Он напоминает Шота о том, что тот в своей поэме не ратует ни за мир любой ценой, ни за мир со всеми и каждым, а позволяет с ненавистью преследовать и мечом уничтожать каджей, персонифицированный образ сил зла.

— Мы тоже, — говорит Реваз, — в последней войне встречали каджей не с любовью и мирными песнопениями, а с ненавистью и мечом.

Шота твердым взглядом смотрит на Реваза.

— Верно. Человек не должен склоняться ни перед каким угнетением и должен защищать свою свободу, ибо лучше славная смерть, чем позорная жизнь. Об этом я и писал. Но ненависть?.. Не ненависть воспевал я, а любовь.

Степенно кивает в знак согласия чудо-садовник Мамулашвили:

— Ненависть — скверный учитель.

— Но пока имеются каджи, они будут беспрестанно угрожать миру и свободе людей, — вставляет Амиго Николо. — Я научился ненавидеть их во время войны в Италии.

— И все же, Шота, я в принципе согласен с тобой, — говорит Горький, стараясь приглушить свой громкий низкий голос. — Когда человек может по праву назвать себя Человеком? Не тогда ведь, когда его наполняет одна лишь ненависть? Ненависть разъедает то светлое, доброе, что дремлет в любом человеке.

Тут его перебивает Маяковский.

— Я всю свою жизнь полагался на доброе в человеке, так как был воспитан и вырос среди народа, чью любовь вы, — обращаясь к Руставели, — воспели в словах. Но потом…

Грустно в наступившей тишине звучит музыка…

Размышляя, Руставели прохаживается взад-вперед. Когда музыка стихает, он снова подходит к столу и обводит всех долгим взглядом.

— Мои дорогие соратники! — начинает он тихо. — Да, это верно, что в мире есть и Добро и Зло. Над этим я очень много размышлял, и каждый раз передо мной всегда вставал вопрос: что же, собственно, есть Зло, а что — Добро?.. Где я только не искал ответа! И нашел его наконец в нашем народе, в его древних сказаниях о смелом Амирани, который — хотя и подвергся жестокому наказанию — принес однажды людям огонь. У меня будто пелена спала с глаз… Ради кого пожертвовал Амирани своим счастьем и жизнью? Ведь не ради же самого себя, нет, — ради людей! Потому он и стал почитаемым и любимым героем. Добро есть то, что служит на благо человечества! Это вдохновило меня на создание поэмы. По примеру беззаветного друга человечества Амирани и его двух братьев и мои герои — Тариэл, Автандил и Фридон являются беззаветными борцами за счастье людей, являются воплощениями Добра, потому что своей победой над каджами они приносят счастье не только самим себе, но и человечеству…