Джоби Уоррик - Черные флаги. Ближний Восток на рубеже тысячелетий

И так Асад месяц за месяцем оставался у власти, возводя похожие на крепости оборонительные укрепления вокруг столицы и пытаясь подавить повстанцев, уничтожая целые районы танками и артиллерийским огнем. Убиты были уже более четырех тысяч сирийцев, в том числе около трехсот детей. Еще тысячи бежали из своих домов, а оставшиеся жили без света, с разрушенными коммуникациями, в отчаянной нехватке всего, кроме гнева и страха.

Публично американцы требовали в ООН и Арабской лиге скоординированных действий против Асада. За кулисами Белый дом и его союзники искали приманки, которые могли бы убедить Асада принять изгнание и покинуть страну добровольно. Ни словом не упоминалось за пределами секретных совещаний еще одно мнение — о как минимум одном положительном эффекте конфликта. Беспорядки, пока они не прекратились, гарантировали отток финансовых и моральных ресурсов правительства Ирана, самого важного союзника Асада.

Одно казалось бесспорным: даже самые отпетые “ястребы” президента утратили аппетит к военным приключениям на Ближнем Востоке. Даже небольшие акции вроде воздушной поддержки или поставки оружия восставшим оставались трудновыполнимыми, пока Россия блокировала резолюцию ООН, необходимую, чтобы предоставить легальную поддержку. Практические препятствия были столь же труднопреодолимыми. В отличие от ливийских повстанцев, сирийской оппозиции недоставало надежного места, где она могла бы спокойно восстанавливаться и пополнять запасы. И хотя у повстанцев было стрелковое оружие, режим Асада пользовался монополией на тяжелое вооружение, необходимое, чтобы склонить чашу весов в пользу восставших. Администрация Обамы могла предложить гуманитарную помощь вроде медикаментов и какие-нибудь вещи, которыми нельзя убить, — вроде компьютеров и мобильных телефонов. Но те, кто пытался сражаться с войсками Асада, стали бы искать винтовки, бронетехнику и боеприпасы где-нибудь еще. К тому же в правительстве США не только не хотели ввязываться в еще одну войну на Ближнем Востоке; некоторые к тому же полагали, что вооружать повстанцев бессмысленно.

“Реальность показывала, что оппозиция неадекватна своей задаче, — говорил высокий чин из разведки, участвовавший в дебатах по поводу действий против Асада. — Мало кто думал в 2011 году, что умеренные смогут одержать верх, если им дать достаточно оружия. У них уже было оружие. И большинство из нас понимало: нам следует приложить усилия, чтобы снизить накал страстей, а не раздувать их еще больше”.

Пока Роберт Форд в июне 2011 года размышлял, что посольство США может сделать с резко возросшим уровнем насилия в Хаме, небольшая группа американских конгрессменов и сотрудников собралась в цокольном этаже Капитолия, чтобы частным образом обсудить события в Сирии. Вели дискуссию три американских гражданина, с живым интересом наблюдавшие за баталиями по поводу будущего Сирии. Самым молодым был двадцатисемилетний сирийский иммигрант, давний сотрудник Капитолия, хорошо известный многим собравшимся. Муаз Мустафа как раз приступал к новой работе, которая будет приносить ему радость и горе, часто — в один и тот же день: он искал, как Америка может поддержать сражающуюся сирийскую оппозицию.

Больше часа Мустафа и его коллеги отвечали на вопросы парламентариев, которые, казалось, искренне стремились помочь. Мустафа, умеющий оценить степень заинтересованности высокопоставленных лиц в зале заседаний, чувствовал себя ободренным.

“Все еще только начиналось, и конгрессмены действительно хотели знать, что происходит, — говорил он, вспоминая ту встречу. — Они задавали хорошие вопросы. Мы надеялись, что они будут возмущены”.

Это был первый из множества подобных визитов для Мустафы. Казалось, молодой человек рожден для роли, которую сейчас играл. Сириец, живущий в арканзасском Хот-Спрингсе, он был способен общаться по-английски и по-арабски, что впечатляло и его капитолийских боссов, и влиятельных людей в небольшом вашингтонском сообществе ближневосточных политических изгнанников. Теперь, в 2011 году, Мустафа неожиданно выступил в новой роли, обращаясь непосредственно к американскому правительству, на которое многие сирийцы смотрели как на последнюю надежду. Представляя интересы противников Асада в Сирии, уже практически ему незнакомой, Мустафа оказался среди горстки вашингтонцев, наблюдавших за приближением катастрофы с позиции обеих стран.

“Это было как авария в замедленной съемке, а ты пытаешься докричаться до людей за рулем, — вспоминал Мустафа. — Ты хочешь сказать: поверните же руль, ну немножко, совсем чуть-чуть. Не обязательно нам всем умирать”.

Мустафа пламенно верил в демократию американского образца, хотя к политике пришел не прямым путем. Сын авиамеханика, он попал в Соединенные Штаты в одиннадцать лет и своим английским был обязан в основном детскому сериалу “Могучие рейнджеры”. Его, иностранца со смуглой кожей в преимущественно белой арканзасской начальной школе, нещадно преследовали другие мальчишки, пока пубертатный скачок роста не превратил его в длинноногого атлета с исключительными способностями к футболу. Мустафа стал звездой команды в школе и в колледже, а потом, после выпуска, неожиданно оказался в Вашингтоне в качестве практиканта-представителя арканзасского демократа Вика Снайдера, члена Комиссии Палаты представителей по делам вооруженных сил. Он произвел такое впечатление на своего босса, что его летняя подработка превратилась в штатную должность, сначала у Снайдера, потом у сенатора второго срока, демократа Бланш Линкольн. После поражения Линкольн в 2010 году Мустафа какое-то время работал тележурналистом, после чего на него вышла группа представителей ливийской оппозиции, искавшая лоббиста, который хорошо говорил бы и по-арабски, и на языке официального Вашингтона. Это и была его работа в апреле 2011, когда сирийские беженцы переманили его к себе.

Вскоре Мустафа уже делал доклады Конгрессу и Белому дому в качестве руководителя Сирийских сил чрезвычайного назначения, некоммерческой организации, созданной, чтобы в режиме реального времени информировать американцев о положении дел в Сирии, а также о планах антиасадовской оппозиции. Ознакомленные с положением дел, американские стратеги от политики могли предоставить сирийским повстанцам поддержку, которая лучше всего отвечала бы их нуждам.

Или — не предоставить.

“Надо было убеждать людей в чем-то, что и так казалось логичным”, — говорил Мустафа. Конечно, американцы сочувствовали тем, кто стремился освободить свою страну от диктатуры, здесь, по словам Мустафы, демократические принципы США “совпадали с интересами государства относительно того, что надо сделать в Сирии. Мы думали, что политика просто будет меняться в этом направлении”.