Александр Мелихов - Застывшее эхо (сборник)

Прежде чем ответить на вопрос, что важнее – государство или семья, попытаемся решить более простенькую проблему: что есть истина? Нескончаемая пря между семьей и государством очень важный и все-таки частный случай недоказуемости социальных суждений.

Однако почему их нельзя хотя бы обсуждать спокойно? Почему в вековых дискуссиях на самые что ни на есть вечные темы идеалисты и материалисты, индивидуалисты и коллективисты, модернизаторы и консерваторы, апологеты частной жизни и государственники не просто раздражаются, но порой доходят прямо-таки до ненависти друг к другу, до обвинений в глупости и нечестности, хотя времени убедить или опровергнуть друг друга фактами и логикой у них, казалось бы, было предостаточно…

И все-таки фактов и логики им никак недостает.

Почему? Ведь вроде бы все эти социально-политические проблемы уж, по крайней мере, не сложнее проблем квантовой механики или популяционной генетики – и все-таки люди примерно одного интеллектуального уровня, примерно одной культуры и даже преследующие родственные цели веками не могут прийти к согласию в самых основополагающих вопросах, что в естественных и точных науках бывает лишь в относительно краткие периоды революционного обновления парадигм…

Так, может быть, дело не в сверхсложности социальных проблем, а в неустранимых изъянах (они же достоинства) нашего мышления?

Тем не менее как-то же их, эти изъяны, преодолевают в точных науках? Увы, если приглядеться, и в точных науках делают это так же, как и везде, – закрывают на них глаза и изгоняют несогласных, только осуществляют это неизмеримо более тонко и завуалированно. Ведь именно точные науки привели меня к убеждению, что человек существо не разумное, а фантазирующее, живущее грезами, сказками… Отчасти личными, но больше коллективными, без которых не способна сохранить долговечность ни одна социальная корпорация. И я в безмятежном детстве тоже жил всеми положенными советскими сказками, играл в футбол, в войну, а математику и физику воспринимал как неизбежное зло. Однако в начале шестидесятых меня захватила новая греза: самые восхитительные люди в мире – это как раз они, физики, математики. Как положено, сказка породила и реальные успехи, пошли победы на олимпиадах, – физика (анализ реальности), впрочем, шла гораздо лучше. Но однажды наш главный кустанайский эксперт по математическим дарованиям, доцент Ким, совершенно чудный человек, как все провинциальные математики, прочел мою работу и объявил мне, что такой логики он еще не видел и что мне нужно идти не в физики, а в математики. Математические боги выше физических.

Так новая сказка и привела меня на ленинградский матмех. И первое, что меня там поразило: то, что у нас в Кустанае считалось доказательством, здесь в лучшем случае годилось в «наводящие соображения», в которых преподаватель сразу находил пятьдесят недоказанных мест. Дошло до того, что на коллоквиуме никто не мог доказать эквивалентность определений предела, если не ошибаюсь, по Гейне и по Коши, – преподаватель каждый раз обнаруживал незамеченные дырки. И я решил: кровь из носа, а докажу. Сидел, наверное, час, вдумывался, что означает каждое слово, постарался предвидеть все вопросы и на все заранее ответить и наконец напросился отвечать. Преподаватель выслушал и сказал, что да, можно поставить пятерку, только вы в таком-то месте начали доказывать уже ненужное положение, все уже и без того было ясно.

И я ушел в совершенной растерянности: то все время было слишком мало доказательств, а теперь вдруг стало слишком много… Так где же нужно остановиться, что же тогда такое настоящее доказательство?.. Можно ли найти какой-то неделимый кирпичик знания, по отношению к которому уже нельзя было бы задать вопрос: а это почему? Этакий логический атом, самоочевидность которого была бы самоочевидна? Самоочевидна всем: гениям, слабоумным, дикарям в травяных юбочках… Они ведь тоже как-то мыслят, приходят к своим умозаключениям, спорят, переубеждаются или остаются уверенными в своей правоте… Так каковы же настоящие, окончательные, объективные законы мышления, которые позволяли бы приходить к неоспоримой истине?

Ответа я так и не нашел.

Потом мне пришлось работать на факультете прикладной математики, и постоянно к нам приходили какие-нибудь главные теоретики какой-нибудь технической отрасли. И приносили какую-то свою теорию, а их на семинаре начинали рвать на части: и это не доказано, и то не обосновано, а он ведь какой-нибудь доктор каких-то технических наук, классик местного значения… Зато когда математик-прикладник приходит к каким-нибудь топологам или матлогикам, они его точно так же начинают рвать на части. И я пришел в конце концов к выводу, что доказательство – это всего-навсего то, что принято считать доказательством в данной школе. Попросту говоря, что некая авторитетная социальная группа назовет доказательством, то и есть доказательство. А найти самые первые, для всех самоочевидные основания всех оснований невозможно. Даже математика основана неизвестно на чем, на чем-то таком, что всеми в данной школе интуитивно принимается, незаметным образом, но как только мы спрашиваем, на чем это основано, то сразу же обнаруживается, что ответа нет. Или мы понимаем друг друга автоматически – или не понимаем никак.

И я понял, что никого нельзя убедить, отыскав какой-то последний аргумент: его не существует. Убедить может только некий образ, который вызывает душевное потрясение и этим убивает желание возражать. Логическая возможность спорить остается всегда, но желание исчезает.

Поэтому я и пришел к выводу, что доказанных утверждений просто не бывает, а бывают только психологически убедительные. Так обстоит даже в математике. Только там это разглядеть очень трудно под огромным слоем рациональных цепочек. В философии это гораздо очевиднее, а в литературе совсем очевидно. Что доказательства никакого нет, а есть психологическое внушение посредством какого-то зачаровывающего образа.

И, следовательно, истина – это любая коллективная сказка, коллективная греза, которая нас настолько зачаровывает, что убивает желание с ней спорить. Убивает скепсис.

Истина есть то, что убивает скепсис, – таков мой итог.

В науке, правда, слой измеряемого, логически выводимого настолько огромен, что возникает иллюзия, будто там ничего другого и нет. И все-таки в основе основ любая математика, любая физика, любая точная наука погружена в незамечаемый нами воображаемый контекст, систему базисных предвзятостей, большей частью неосознанных, внутри которой все эти доказательства только и действенны. Попросту говоря, любой факт допускает множественные интерпретации даже в самых точных науках в зависимости от базисного контекста.