Александр Мелихов - Застывшее эхо (сборник)

Базисом науки является некая воображаемая картина мира, воображаемый контекст, который увидеть так же трудно, как собственные глаза, потому что мы посредством него и смотрим на мир. И лишь внутри него аргументы науки остаются убедительными. А сам воображаемый контекст точных наук точно так же создается внушением, как и в искусстве, его уже не обосновывают – им зачаровывают.

В учебниках дело обычно излагается так, что существовала-де какая-то стройная теория, затем обнаружился новый факт, который она не могла объяснить, затем появился какой-то новый гений, он объяснил этот новый факт, и возникла новая теория или даже, пышно выражаясь, новая парадигма. Однако на самом деле все происходит совершенно иначе. Действительно, появляется какой-то новый факт. Допустим, все уже давно знают, что свет – это волна, он обладает всеми волновыми свойствами: интерференция, дифракция, мешает только один неприятный факт – фотоэффект: свет выбивает электроны из металлов, а волна по разным причинам этого делать не может. И вот является Эйнштейн и заявляет, что свет – это частица, квант. Тогда необъясненное явление, фотоэффект, действительно становится объясненным, зато делается непонятным все остальное – все волновые свойства. Образно говоря, новая парадигма очень часто затыкает одну дыру, но при этом уничтожает все судно. И, разумеется, ответственные люди призывают подождать: не стоит разрушать вековую конструкцию ради одного факта – может быть, он еще найдет объяснение. Однако эта новая идея настолько восхищает, молодежь настолько очаровывается надеждой стать рядом с классиками, рядом с Герцем, Максвеллом, что она набрасывается именно на новую идею, вместо того чтобы спасать старую, и за несколько иногда десятилетий доводит ее до гениального уровня. И уже через двадцать – тридцать лет доказываемая теория становится лучше, чем старая. А ведь все эти годы сторонники новой парадигмы работают на мечту, на грезу, которая в реальности пока еще не лучше, а хуже… Как и на социализм долго работали не ради его реальных достоинств, а ради пробужденных им надежд. Так бывает всегда: несмотря ни на какие опровергающие факты, ученые будут держаться за гипотезу, пока она их очаровывает. Опровергающих фактов никогда не бывает достаточно.

Поппер, правда, настаивал на том, что, хотя доказать научную гипотезу действительно невозможно, ее все-таки можно опровергнуть. Однако и это не так. Нет никакой возможности отличить опровергающий эксперимент от проблемы, которую предстоит разрешить, – эта граница проводится совершенно произвольно в зависимости от того, адвокатскую или прокурорскую позицию мы займем по отношению к оцениваемой теории. Это вовсе не шутка, а констатация факта: новые теории не только в политике, но и в физике побеждают благодаря тому, что вымирают сторонники старых.

Как искусство, как литература стремятся очаровать, внушить, так же поступает и наука, особенно философия. Философия прежде всего создает тот воображаемый контекст, внутри которого обретает смысл все остальное. Однако обосновать сам себя этот контекст не может. Иначе говоря, философия – это особая разновидность искусства, которое под маской рациональности занимается тем же, чем занимается обычное искусство, – внушением.

Рациональности вообще нет, есть только ее маска. Но бывают маски совершенно прозрачные, как в быту или в политике, где сразу видно, ради чего ведется подтасовка, а бывают почти непроглядные, как в науке, так что сквозь нее и не разглядишь зерно иррациональности, ни на чем не основанного произвольного выбора (глубже всего оно упрятано в математике). Еще в своей первой повести «Весы для добра» я написал: спускаясь от «почему?» к «почему?», в конце концов останавливаешься на «я так хочу!», в основе всего лежит именно она, ничем не обоснованная воля. Не обоснованная, а только порожденная каким-то воображаемым и чаще всего неосознанным контекстом.

Некоторые формы иррациональности – внушение, к примеру, – существуют цинично и открыто, как в искусстве. Мы и не говорим читателю, что то, о чем мы пишем, – правда, мы открыто соблазняем, очаровываем его нашими образами. Философия же это делает более завуалированно, наука совсем завуалированно, тем не менее в основе всего прячется внушение, зачаровывание системой образов, так что в мире правит искусство. Способ убеждения существует один – внушение, очаровывание. Это еще один мой итог. И потому действенной философией бывает только та, которая очаровывает тайной, чудом, авторитетом, красотой. Актуальная философия во все времена возводит нужду в добродетель, придает неизбежному иллюзорный смысл, а желательному – иллюзорную красоту. Это называется – осмыслить реальность.

Истина – это греза. Настолько мощная, что убивает скепсис. Убийство скепсиса – вот тайная цель всех грез. Когда-то в романе «Горбатые атланты» я написал, что главная цель человечества – бегство от сомнений. Поэтому грезы по отношению друг к другу занимают очень агрессивную позицию, все время стараются друг друга истребить, дискредитировать, внушить, что все прежние теории – это чушь, а вот теперь мы наконец постигли объективную истину, отыскали объективные законы мышления… Пока греза не убьет скепсис, от нее почти нет никакой пользы. Поэтому, если она будет вести себя скромно и говорить: «У каждого своя правда, я несу лишь частицу истины», она будет ненужной. Она не будет выполнять ту функцию, ради которой и создавалась.

Этим-то и раздражает мое «учение», как однажды иронически назвала мою концепцию «человека фантазирующего» Елена Иваницкая: оно возрождает скепсис там, где он до этого спал непробудным сном. И разбуженный индивид с неудовольствием обнаруживает, что его убеждения основаны лишь на его эмоциональной привязанности к ним. И утрачивает одну из важнейших жизненных опор – чувство неколебимой правоты.

Я думаю, что всякое убеждение и вообще любая по-настоящему глубокая идея могут быть обоснованы только при помощи себя самих. И утверждают они себя тем, что убивают своих соперниц, не опровергают их, что невозможно, а стараются лишить обаяния. Как это делается на любой коммунальной кухне, только неизмеримо более изысканно.

Именно в монополии ценность грез. Но вот каким образом они обновляются? Конечно, удобнее всего новую грезу выращивать из старых, делать вид, что мы не отменяем старое, а, наоборот, укрепляем его еще тверже. Что, скажем, пролетарская диктатура – это и есть настоящая свобода. А гонка вооружений – это безопасность. А отсутствие частной собственности – истинное богатство. Лучше всего не отвергать, но реинтерпретировать старое. Возможно даже, что новую грезу создать просто-напросто невозможно, а все они лишь трансформации относительно небольшого числа архетипических мечтаний, порожденных вечным стремлением человека ощущать себя красивым, сильным, значительным и бессмертным…