Александр Мелихов - Застывшее эхо (сборник)

Сильные, а следовательно, «прогрессивные» (любовь к прогрессу есть не что иное, как преклонение перед успехом), однако, всегда стремятся навязать слабым роли в собственной игре, и в не столь уж далекие бесхитростные времена главным орудием для этого было завоевание. Но после Первой мировой войны Вудро Вильсон пожелал уравнять малые и физически слабые народы с большими и могучими, провозгласив право наций на самоопределение. Сослужив миру и самим малым народам дурную службу, ибо они тут же сделались разменной монетой в Большой Игре великих держав.

Тем не менее вера в фельдшерское средство национального самоопределения сохранилась в неприкосновенности, и после распада социалистической системы всем, кто этого очень уж сильно хотел, снова было выдано по национальному государству. Увеличило ли, однако, национальное самоопределение возможности самоопределения культурного? И насколько способны национальные государства «отсталых» народов защищать людей от чувства бессилия и эфемерности? А в этом я вижу главную миссию государства, поскольку все прочие его функции могут выполнять и частные корпорации. Но есть ли у них мотивы противостоять культурной глобализации? Куда чаще они становятся ее проводниками.

Однако государство не в силах защитить своих граждан, само оставаясь мизерным и бренным, «не бросивши векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда». Тем не менее никто и не думает оценивать «прогрессивность» государств по этому важнейшему критерию – по числу гениев, возросших в его пределах, по шансам его граждан обрести бессмертие в исторической памяти. Имперская «отсталая» Россия прекрасно с этим справлялась, но справится ли Россия «передовая»? Или ее ждет прогрессивное бесплодие?

Я уже давно мечтаю о специальной государственной программе «Производство гениев», ибо ничто другое не стоит так дешево и не защищает так надежно. Широкая сеть школ и вузов, учеба в которых сулит большие труды и не сулит особых денег, – вот рецепт отбора самых одаренных и романтичных.

Из них и выходят гении. Если повезет.

Но до сих пор везло.

Каждому народу необходимо ощущение собственного участия в истории, и делать это руками национальных гениев – не так уж мало. Но еще лучше, когда у более широких масс открывается возможность творить историю собственными руками. И в прежние времена едва ли не единственным орудием вовлечения народов в общее историческое дело были империи, оставляющие широкие возможности для культурной автономии и открывающие наиболее одаренным и энергичным представителям национальных меньшинств возможности вхождения в имперскую элиту. Однако, поскольку «хозяином страны» все равно, как правило, считался «государствообразующий» народ, то львиная доля славы, а следовательно, и самый надежный слой экзистенциальной защиты доставались ему, а остальные чувствовали себя обделенными.

Это и заставляло их добиваться национального суверенитета и служило главной причиной распада империй: каждый начинал защищаться в одиночку. Что, как правило, оказывалось им не под силу перед экономическим и культурным напором авторитетнейших и сильнейших. Поэтому пора создавать новые ассоциации «периферийных» наций уже не ради поглощения друг друга, но ради совместной борьбы с прогрессивным бесплодием – для работы над международными проектами, способными оставить бессмертный след в истории.

Мгновения прессуются в года, сливаясь друг с другом до почти полной неразличимости. Сейчас уже не решаюсь с уверенностью сказать, в каком году случился тот кровавый Первомай в Москве, когда коммунистические орлы закидывали омоновцев отделочной плиткой из подземного перехода – новым оружием пролетариата. Кажется, в 93-м. Да, точно, третьем – это была репетиция уже по-настоящему кровавого Октября. Хотя и 1 мая один омоновец был раздавлен грузовиком из оцепления, а убийцу так и не нашли.

Тогда было по-настоящему тревожно – а черт их знает, сколько еще может набраться отморозков, готовых не просто ругаться, митинговать, требовать, но – убивать. Однако один известный либеральный реформатор снисходительно уверял меня, что капитализм заставляет людей быть рациональными и не заниматься тем, что не приносит прямой выгоды, а следовательно, бешеные обречены.

Меня же, считающего, что люди руководствуются вовсе не выгодами, но воодушевляющими химерами, это отнюдь не успокаивало.

К счастью, на этот раз оказался прав он – уж не знаю, на какой срок. Сегодня магма коммунистической химеры на какое-то время наконец-то остыла – уже не слыхать ни про мировую революцию, ни про мир без России, без Латвии – сплошная мелкобуржуазность: зарплаты, изъятие природной ренты…

Посмотришь на нынешние первомайские демонстрации и сразу видишь, что по-прежнему пытаются брести своим особым путем лишь самые наивные да неприкаянные. А если кому неймется без полнокровного социализма, пускай отправляется хотя бы в Финляндию.

Вот там-то мне однажды и довелось встретить истинный Первомай. Все как у нас в лучшие времена, когда на демонстрацию за отгулы направляли от предприятий, – гремит и бухает духовой оркестр, сияют гроздья воздушных шариков, развеваются припасенные флаги, у нас уже вызывающие лишь легкое напряжение, а не страх, когда-то заставивший Бунина написать в «Окаянных днях» слова «проклятого красного цвета». Хорошо одетые, приятные, сытые и здоровые финские господа, которых было бы даже и амикошонством назвать товарищами, в их дисциплинированных рядах полно веселой молодежи.

Они несут плакат с мудрым Марксом, сжимающим в руках плакат «Или рынок, или люди». Они протестуют против гегемонии Америки. Они призывают демократизировать глобализацию и глобализировать демократизацию. Они настаивают на загнивании капитализма, доведшего мир до кризиса. Их возмущает агрессивный блок НАТО и вторжение в Ирак и Афганистан – все как у нас когда-то. Только Интернационал поют с неподдельным пафосом.

Лозунгов типа «Народ и партия едины», правда, не видал, врать не стану. Ленина со Сталиным тем более. Однако явное отсутствие принуждения лишь демонстрирует еще более явственно, что всякая порядочная греза бессмертна. И клокотать под асфальтом и дерном продолжает всегда. И в какой-то момент снова может рвануть новый Везувий.

Пожалуй, навеки угасла только та скромненькая химерка, во имя которой мы затевали свою капиталистическую революцию.

Мы отказались от всего восхитительного в нашем прошлом, поскольку им оправдывалось ужасное. Вместо того чтобы восхитительным восхищаться, а ужасному ужасаться, мы все перемешали в общую несъедобную бурду. И, с содроганием отвернувшись от этой бурды, провозгласили, что мы «нормальная», то есть заурядная, европейская страна. Конечно, отставшая, то есть похуже прочих, но мы поднапряжемся и сделаемся совершенно заурядными. Наша революция рубежа девяностых и впрямь пошла особым путем – она совершалась не во имя каких-то прекрасных грез, но ради стремления к ординарности.