Любовь Ковалевская - Чернобыльский дневник (1986–1987 гг.). Заметки публициста

Конечно, и пожарные, эти славные ребята, и коллектив смены № 5 (живые и мертвые) — герои. Но нельзя забывать, что они еще и жертвы. Жертвы опять же чьей-то глупости, недальновидности и просто равнодушия. Ни мы, ни тем более они — пожарные, не представляли ни масштаба аварии, ни степени угрозы.

Сейчас положение не лучше. По-прежнему служба радиационной безопасности подсчитывает по нашим «накопителям» «граммы» дозы внешнего облучения, в то время как «тонны» дозы внешнего и внутреннего облучения, полученные нами во время аварии и после (уже от своих радионуклидов) — остаются безвестными.

Вот и уволься тут… Без документа, без информации. Кому и что докажешь? Всю жизнь будешь лечиться от насморка — и никому не нужно твое прошлое. И ЦРУ стоило бы поучиться у Минздравов СССР и Украины конспирации и умению лгать! Лечить не умеют, диагнозы определять не умеют, дозы — тем паче… Зато умеют писать диссертации и фальшивые выписки из историй болезни, умеют заткнуть рот, умеют сделать из нормального человека «душевнобольного». И нигде нет на них управы, потому что не оставляют они документов, изобличающих их деятельность.

И ведь интересно получается: радиация была вредна и страшна во всем мире — до аварии на ЧАЭС. Эхо Хиросимы и Нагасаки сорок лет звучало и устрашало людей именно радиоактивными последствиями… звучало с экранов телевизоров и со страниц газет. А вот 26 апреля 1986 года смолкло! Впрочем, так же внезапно выздоровел и с формулировкой общего заболевания был отправлен из 6-ой клиники домой в Ташкент Матвеев, имевший с 54-го года хроническую лучевую болезнь и признававшийся все эти годы (в том числе и 6-ой клиникой) инвалидом. Он и выглядит инвалидом. Я находился с ним в одной палате в ноябре 1986 года — и увидел в нем свои перспективы. И мне стало страшно. Я видел, как он пытается бороться за свои права, — но он был один… Нас, выпечки 1986 года, было много — и все равно мы ничего не добились, ни на сантиметр не приблизились к истине.

Чтобы не быть голословным: ни в 6-й клинике в Москве, ни в 25-й в Киеве, ни даже в родной МСЧ-126 я не имел права прочитать или даже бегло пролистать карточку или выписку из своей же истории болезни — они для служебного пользования, а фактически — для секретного. И вот когда год спустя все же удалось попользоваться ею, я увидел насколько она фальшива!!! Оказывается, в ночь 26 апреля 1986 года и на следующую смену я был на работе не полторы смены, а всего два часа. Причем находился не на транспортном коридоре четвертого энергоблока, где и до сих пор заказано ступать ноге человека, в 20 метрах от реактора, а на расстоянии 300 метров. У меня был не радиационный ожог носа, а всего лишь воздействие таблеток йодистого калия (я рад, что дети оказались к нему более стойкими).

В данный момент я на ЧАЭС один из лидеров по хранению радионуклидов в организме, что, конечно, не делает мне чести, но это не единственное доказательство — реальное — моей причастности к той роковой ночи. Что характерно: 6-я клиника выставила меня с заключением «практически здоров» и внешним фоном 800 мкр в час от груди, что в 10 раз выше предельно допустимого фона загрязнения вещей, находящихся в квартире. Все вещи, имевшие гамма-фон 70 мкр в час, изымались и вывозились на захоронение в Чернобыль. А ведь с вещами мы «общаемся» на расстоянии и периодически — я же, как вы понимаете, со своей грудью расстаться не могу. Да и фон внутри гораздо выше, чем снаружи. Но 6-я клиника отказалась учитывать это обстоятельство. Не послали меня и на СИЧ (счетчик излучений человека). Наличие гамма-фона категорически отвергалось (вот слова Гуськовой и ее зама Надеждиной: «Гамма-фон! Не может быть! Где вы мерились? Мыться лучше надо. Или прибор неисправен»). То же я услышал и в Институте радиологии в Киеве…

После заключения «практически здоров» я лечился еще целый год (меня проверили на СИЧ, но никаких результатов я не получил — тоже секрет), пытаясь понять, куда же мне все-таки себя причислить: к больным или здоровым? Получил еще пять диагнозов — и все они, естественно, «не имеют практической связи с радиоактивным воздействием» (так утверждает 3-е ГЛАВНОЕ Управление при Минздраве). Подобными фактами могут похвастать и мои товарищи: Хандрос, Палькин, Заболотных, Стукалов, Богданов, Вербовой, Агулов, Непета, Шовкошитный и многие другие.

Спрашивается: откуда же. берутся эти болезни у огромного числа абсолютно здоровых работников ЧАЭС? Или я и мне подобные просто мнительные люди? Работникам Минздрава нравится именно такая версия: раз радиофобия, то чего их лечить — время само вылечит!

Раньше была радиация, теперь — радиофобия. Если продолжить эту цепочку, то можно предположить, что на смену им непременно придут радиомания и — радиофилия (если такие времена настанут — настолько адаптируются люди, то несуны могут стать настоящим бичом атомной энергетики: они же растащат все топливо по домам!). Вот и пожинает плоды всего этого нынешний директор станции (который по счету?): кем, когда, на каких условиях будет заселен Славутич, когда стабилизируется коллектив, появится наконец возможность перейти на нормальный и безопасный график работы? Нам понятны его тревоги и проблемы. Наш директор заслуживает уважения и симпатии. Охотно верим, что он сдержит слово и первым поедет в Славутич. Но это обстоятельство не освобождает его от проблем взаимоотношений с прежним персоналом.

А «сверху» настойчиво требуют быстрейшего решения всех проблем — перестройка, ускорение (ради кого?). Боюсь, что вынужден будет и нынешний директор на все закрыть глаза и поставить ультиматум: едешь — не едешь? В первом случае придется с семьей (дети имеют по 20 бэр) догнивать в Славутиче — фальшивом, зато пригодном для киносъемок городе, причем «Положение о заселении…» позаботилось о том, чтобы ты уже никогда не вырвался из этой резервации. В противном случае, как отработанный элемент, будешь выброшен на улицу, как на клятом Западе, не доработав стаж, не имея ни постоянного жилья, ни свободы переселения, ни честных медицинских документов, ни элементарных представлений о своих жизненных ресурсах (впрочем, извиняюсь: остается еще машина, за которую выплачивать до 2002 года, и силуминовая медалька «За ликвидацию последствий аварии на Чернобыльской АЭС», и, несмотря ни на что, теплые воспоминания о родной атомной станции и ее коллективе, о городе, где любили и верили, еще не помышляя о той грязи, в которой теперь живем).

Теперь все изменилось. Авария на многое открыла глаза, сделала нас жестче, грубее, практичнее. И вот эта практичность, выработанная после аварии, подсказывает, что вряд ли мы чего-нибудь добьемся: гласность, демократия, справедливость — лишь иллюзия.