Александр Донских - Яблоневый сад [litres]

Когда я навсегда уходил из интерната, вконец измученный, исхудавший, Белла Степановна срочно, даже, если не ошибаюсь, ночью, улетала в Подмосковье к своим бывшим воспитанникам, которые учились там. Нужна была помощь. От подробных объяснений отмахнулась, в спешке готовясь к отъезду. Чуть позже я узнал, что у Беллы Степановны были две ужасно непослушные девочки, которых она воспитывала не с малолетства. Привели их к ней уже в старший класс, выпускной. Курили, матерились, убегали с уроков – не давались педагогическому влиянию. Однажды крепко досадили Белле Степановне – публично курили на выпускном танцевальном вечере. Белла Степановна к ним с уговором, урезонивала, но они – что-то такое заносчивое, даже грубое в ответ.

– Какие же вы суперхамки! – вырвалось у воспитательницы.

Дочери пошли к завучу и пожаловались на свою маму – оскорбляет, мол, унижает. Беллу Степановну начальство поругало. Через несколько дней дочери укатили учиться в Подмосковье, холодно, надменно попрощавшись с мамой .

Белла Степановна горевала и, быть может, решила, что потеряны для неё эти отступницы. Однако примерно месяцев через десять раздался в интернате телефонный звонок; я присутствовал при разговоре.

– Алло, – говорит в трубку Белла Степановна. – Не поняла: какие мои хамулечки? Откуда-откуда? Танюша, Вера?! Вы?! А я думаю, что за хамулечки. – Улыбается, но вижу – заблестели за очками слёзы. Шепчет мне, прикрыв трубку ладонью: – Помните, помните, я вам рассказывала, как назвала двух своих суперхамками? Вот, звонят! «Это мы, мамулечка, твои хамулечки». Да, да, я вас, девочки, слышу. Ты, Танюша, говоришь? Что стряслось? Давай-ка выкладывай начистоту.

Слушает минут пять. Слёзы высыхают, сползшие было, как всегда, на кончик носа очки резко сдвинуты на своё место, согнутые локти рук как-то так раздвигаются от боков, как для полёта крылья. Произносит жёстко, твердо:

– Кладите трубку, я вылетаю. Утром, думаю, буду у вас. Всё.

– Что такое, Белла Степановна? – спрашиваю, обеспокоенный.

– Некогда, некогда! Вылетаю. Пожалуйста, вызовите мою напарницу: пусть побудет с детьми.

И – улетела: с её ребёнком – беда.

Девушка Таня хотя сначала с юмором и улыбкой поприветствовала Беллу Степановну по телефону, да вскоре расплакалась. Оказалось, что не у кого в целом свете этому непутёвому дитяти попросить помощи и сочувствия, кроме как у своей недавно отвергнутой мамулечки . А история её беды была проста и нередка: неизвестно от кого родила, живёт в студенческом общежитии, в комнате четыре человека, сквозняки, младенец простыл, чуть не при смерти, отдельного жилья не дают, денег нет как нет. Что делать, как жить-быть?

Улетела мамулечка к своей хамулечке , чтобы отдать ей своё тёплое одеяло. Чтобы вручить немного скопленных деньжат. Чтобы до боли в пальцах стукнуть по столу в кабинете у несгибаемого местного чиновника, который просил несколько лет обождать с отдельной квартирой или комнатой для матери-одиночки. Чтобы в бессонных ночах отхаживать младенца. Чтобы поплакать вместе, наконец.

Таким людям нужно долго жить. И чтобы она не надорвалась, не упала, хотя бы чуточку облегчи её праведные пути, Господи.

Ярко, но и горестно помнился и умом и сердцем Афанасия Ветрова один жуткий день, поворотивший его мысли и чувства.

Однажды, в мае 53-го, в том чудесном солнцегревном мае, когда яростно набирались цв е та черёмухи, а подснежники и багульники уже расс ы пались своим скромным и ласковым первоцветом по земле сибирской, Афанасия, в те поры секретаря райкома комсомола Иркутска, на несколько дней направили с комсомольским студенческим десантом на стройку, развернувшуюся сразу после окончания войны у реки Китой невдалеке от её впадения в Ангару. Нужно было «аврально-ударно», «с огоньком», так понапутствовали их в райкоме партии, подсобить на вспомогательных работах – заливке бетона, перетаскивании бруса и досок «и всего такого прочего».

Сама строительная площадка – соцгородок (социалистический городок) и промзона (промышленная зона), которые несколько позднее стали повсеместно известны как город Ангарск и АНХК – Ангарский нефтехимический комбинат, – была огромна, грандиозна, с размахом на другой десяток километров. Афанасий и его парни-комсомольцы впервые здесь оказались – сидя на занозистых лавках в открытом кузове грузовика, лихо подпрыгивавшего на кочках разбитой гусеничной техникой дороги, ошалело озирались от самой Суховской.

– Фу ты, чёрт: во наворотили!

– Ну, братцы, страна даёт!..

Куда ни глянут – нескончаемо возводятся объекты: дома и цеха, мосты и виадуки, водонапорные башни и многометровые дымовыводящие трубы, тянущиеся выше и выше. Бульдозерами пробиваются в лесных чащобах и следом обустраиваются дороги, вбиваются железобетонные сваи, устанавливаются столбы, поднимаются растяжками мачты высоковольтных линий, монтируются провода и трансформаторные будки, и невесть что ещё творится вокруг и всюду. Грохочет, дымит, рычит, скрипит, семафорит всяческая техника. Снуют туда-сюда, как муравьи, люди, облачённые в робы и кирзачи. Кумачовым ором отовсюду, чуть ли не с самого неба, величают и взывают плакаты и транспаранты:

А из репродукторов рвёт кондово-смолистый, густо-прелый воздух недавно оттаявшей тайги:

И дым, и пар, и свист, и крик, и лязг, а кругом в необозримости вселенской – тайга, великая, безбрежная тайга, она горами-волнами накатывается и откатывается, будто ещё может пребывать в сомнениях: отдать ли людям свои приволья и леса?

Вдали, отстранённая от всего мира и суетности людской, лучится Ангара. Сковываемая растущей дамбой (перемычкой) в Иркутске, подчиняемая там человеку, здесь она – всецело вольна, величава, привередлива, поворачивая свои воды, как ей хочется, по какому-то своему умыслу тысячелетиями торя русло в неведомые далёкие земли Севера. «К Переяславке бежит», – ласково подумалось Афанасию.

Заметили сразу, потому что и невозможно было не заметить, очень высокие, безобразно вычерненные и покоробленные солнцем и непогодами заборы, увенчанные накрутками колючей проволоки, с торчащими смотровыми вышками, на которых бдят солдаты с автоматами ППШ. За заборами, с высоты кузова, проглядываются седо-серые шеренги неказистых бараков, однако встречаются и необычные строения – юрты, но нелепо огромные, щелисто дощатые.