Ларри Симс - Дневник Гуантанамо

Я думал, что теперь у меня будут проблемы с занятостью, и мой прежний работодатель не возьмет меня к себе из-за подозрений в причастности к терроризму, но они сказали, что позаботятся об этом. Передо мной сидел самый влиятельный человек мавританской разведки. Он позвонил моему работодателю и сказал, что я отличный человек, что со мной никаких проблем нет и что меня арестовали по особой причине. «Мы должны были допросить его и допросили, теперь он свободен, так что вы можете взять его обратно» [144].

Босс действительно взял его назад, и спустя всего месяц рабочие дела привели Мохаммеда в мавританский президентский дворец, где он потратил день, чтобы обновить телефонные и компьютерные системы президента. Когда он вернулся домой, полиция объявилась вновь и сообщила, что им снова нужно допросить его. Он попросил их подождать, пока он примет душ. Затем оделся, взял ключи. Он пошел с ними добровольно и доехал до полицейского участка на собственной машине. Свою маму он попросил не беспокоиться и пообещал, что скоро вернется домой. Тогда-то он и пропал.

Почти год его семью обманывали и говорили, что Мохаммеда держат в мавританской тюрьме. Самый старший его брат, Хамуд, регулярно посещал тюрьму, чтобы привезти Мохаммеду чистую одежду и деньги на еду. Спустя неделю после того, как Мохаммед сдался, ЦРУ посадило его в самолет и отправило в Иорданию. Через несколько месяцев США забрали его из Аммана и доставили на авиабазу Баграм в Афганистане, а еще через пару недель — в Гуантанамо. Все это время семья Мохаммеда платила за его содержание в тюрьме Нуакшота, а администрация тюрьмы клала деньги себе в карман, ничего не говоря. Наконец, 28 октября 2002 года младший брат Мохаммеда Яхди наткнулся на номер еженедельного издания Der Spiegel, где прочитал, что его брат уже «несколько месяцев сидит в камере в тюремном лагере Гуантанамо».

Яхди был крайне зол, но не на Соединенные Штаты, а на местные власти, которые врали, что Мохаммед у них и что он в безопасности. «Эти полицейские — ужасные люди. Они воры!» — кричал и кричал он, когда позвонил семье с новостями. «Не говори так!» — отвечали они и в панике бросали трубку. Он звонил им, но снова мог только кричать, а они снова вешали трубку.

Яхди все еще живет в Дюссельдорфе. Мы встретились в прошлом году в марокканском ресторане, который находится в центре для североафриканского сообщества на Ellerstrasse. Яхди познакомил меня с несколькими своими друзьями, в основном молодыми марокканцами, многие из которых, как Яхди, в итоге стали жителями Германии. Между собой они говорили на арабском, французском и немецком, а со мной — на английском, смеясь над ошибками друг друга. Яхди рассказал на арабском классическую эмигрантскую шутку своих друзей, а потом перевел ее для меня. Это была шутка о тесте на знание английского языка для начинающего работника отеля. «Что ты говоришь, если хочешь подозвать кого-то?» — спрашивают у сдающего тест. «Подойдите, пожалуйста», — отвечает он. «А что, если хочешь, чтобы он ушел?» Работник задумывается, а затем выдает: «Я выйду из отеля и скажу: „Подойдите, пожалуйста“».

В Дюссельдорфе мы с Яхди провели все время, сортируя и подписывая фотографии братьев и сестер, невесток и шуринов, племянников и племянниц и многих других людей из его с Мохаммедом семейного дома в Нуакшоте, где живет сразу несколько поколений. Во время слушаний 2004 года Мохаммед объяснил, почему у него пропал интерес к «Аль-Каиде» после того, как он вернулся в Германию: «Мне нужно было прокормить большую семью, сто человек, сто ртов». Он преувеличил, конечно, но не больше, чем в два раза. Теперь Яхди несет за это ответственность. Из-за того, что политический активизм в Мавритании — рискованное дело, он стал представлять интересы Мохаммеда от имени всей семьи. За нашим последним ужином мы смотрели видео на YouTube о демонстрации, которую он год назад помог организовать под стенами президентского дворца в Нуакшоте.

За несколько дней до моей встречи с Яхди Мохаммед смог позвонить своей семье, что дозволяется ему только дважды в год. Звонки организуются под эгидой Международного Комитета Красного Креста, они поддерживают связь Мохаммеда с его семьей в Нуакшоте и с Яхди в Германии. Яхди рассказал мне, что недавно писал в Красный Крест с просьбой увеличить количество допустимых звонков до трех в год.

Первый такой звонок состоялся в 2008 году, спустя шесть с половиной лет после его исчезновения. Репортер Der Spiegel стал свидетелем сцены:

В полдень в пятницу в июне 2008 года семья Слахи собирается у здания Международного Красного Креста в столице Мавритании, Нуакшоте. Его мама, братья, сестры, племянники, племянницы и тети — все были в выходной одежде, которую могли бы надеть на праздник. Они пришли поговорить с Мохаммедом, с их потерянным сыном, по телефону. Единая оперативная группа в Гуантанамо дала на это согласие, а Красный Крест выступил в качестве посредника. Каменные полы офиса Красного Креста покрыты толстыми коврами, а на окнах колышутся яркие занавески.

— Сын мой, сын мой, как ты себя чувствуешь? — спрашивает его мама.

— Я так рад слышать тебя.

Она начинает плакать, когда слышит его голос — впервые за шесть лет. Старший брат Мохаммеда разговаривает с ним 40 минут. Слахи рассказывает, что с ним все хорошо. Он хочет узнать, кто на ком женился, как поживают его братья и сестры, кто завел детей. «Это был мой брат, мой брат, я уверен. Он совсем не изменился», — говорит Хамуд ульд Слахи после беседы [145].

Судя по тому, что мне рассказывает Яхди, разговоры спустя пять лет остаются примерно такими же, хотя кое-что изменилось. Теперь они созваниваются по Skype и могут видеть друг друга. И теперь с ними нет мамы. Она умерла 27 марта 2013 года.

Передовая статья в New York Daily News от 23 марта 2010 года была озаглавлена: «Держите тюремную камеру закрытой: апелляция на возмутительное решение судьи отпустить бандита 9/11». Статья начиналась так:

Невероятно, но это правда: федеральный судья приказал освободить Мохаммеда ульд Слахи, одного из главных вербовщиков, связанного с терактами 11 сентября; человека, который считался самым важным заключенным в Гуантанамо.

Это решение было в тот момент все еще секретным приказом судьи Джеймса Робертсона, удовлетворяющим прошение Мохаммеда о пересмотре статуса заключенного. То прошение, которое Мохаммед написал от руки в своей камере в лагере «Эхо» пятью годами ранее. Не имея доступа к этому решению или к официальным записям слушаний, которые стали основанием для этого решения, в статье тем не менее предполагалось, что судья отпускает на свободу «террориста, чьи руки испачканы в крови трех тысяч человек». Еще в газете можно было прочесть такое: «Скорее всего, он — человек, чье преступление совершенно очевидно, но вину которого сложно неопровержимо доказать, потому что следователи брезгуют использовать доказательства, полученные благодаря жестокому обращению». Выразив уверенность, что Мохаммеда «хорошенько прижали после теракта 11 сентября» и что подобное обращение с ним сделало страну безопаснее, редакторы газеты уговаривали администрацию Обамы подать апелляцию, добавив: «К чему эта спешка с его освобождением? Перед тем как вынести свое законное решение, судья мог и должен был подождать, пока страна поймет, почему это должно случиться» [146].