Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

– Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога? – он сделал испуганные глаза и прибавил:

– Клянусь, я никому не скажу.

– Да, мы не верим в бога, – чуть улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз. – Но об этом можно говорить совершенно свободно.

Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув от любопытства:

– Вы – атеисты?!

– Да, мы – атеисты, – улыбаясь, ответил Берлиоз… – большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге…

Конечно, Михаил Афанасьевич писал для читателей с высоким уровнем христианской просвещенности – все-таки большинство его современников еще помнили дореволюционное время, когда Слово Божье было одним из главных предметов в любой школе. А популярность пришла к роману уже в иные годы, его прочитали совсем другие люди. И во многом он был воспринят поверхностно – как некое антисоветское произведение. А вот духовные родственники Булгакова – белая церковная интеллигенция – еще смогла прочитать его роман как произведение христианское. Скажем, в ведущем культурно- богословском издании русского зарубежья – парижском журнале «Вестник Русского студенческого христианского движения» – за 25 лет после публикации булгаковского романа появилось пять статей о «Мастере и Маргарите» и все они были положительные.

Но даже ничего правильно не поняв в духовном подтексте романа, многие жители атеистической Страны Советов интуитивно потянулись к первоисточнику, и, открыв для себя Евангелие, заново обретали понимание христианства. Удивительная судьба книги, написанной во время атеистического опьянения отечественных интеллектуалов, строителей коммунизма, чтобы спустя двадцать лет даровать религиозное утешение этим же разочарованным горе-строителям.

В тридцатые годы, короткая передышка, данная церкви после ее вынужденного признания Советской власти, закончилась и гонения возобновились с утроенной силой. Связанно это с усилением режима личной власти Сталина и окончательного разгрома всех группировок – будь-то партийных или религиозных – находящихся вне ведения вождя. Хотя личное отношение Иосифа Виссарионовича к религии было скорее равнодушным. Его жестокость проистекала из целей практических, продиктованных логикой укрепления строя.

Родная мать Иосифа Джугашвили когда-то мечтала о том, чтобы ее сын стал священником. Она осталась очень набожной до последних своих дней и, когда Сталин навестил маму, незадолго до ее смерти, сказала ему: «А жаль, что ты так и не стал священником…» «Он повторял эти ее слова с восхищением; ему нравилось ее пренебрежение к тому, чего он достиг – к земной славе, к суете», – вспоминала Светлана Аллилуева (21). Показателен и другой случай, который описывает маршал А. Василевский. У прославленного военачальника отец был сельский священник и осторожный Василевский отношений с ним не поддерживал. «Нехорошо забывать родителей, – как-то сказал ему Сталин. – А вы, между прочим, со мной долго не расплатитесь!» – подошел к сейфу и достал пачку квитанций почтовых переводов. Оказывается, Сталин регулярно посылал деньги отцу Василевского, а старик думал, что это от сына. «Я не знал, что и сказать», – конфузится маршал (22).

Фанатической ненависти у бывшего семинариста, как видим, не было, а вот необходимость ослабить влияние религии на народ он четко осознавал и делал для этого все от него зависящее. Во время сталинского правления взорвано и уничтожено более 60 тысяч храмов, но, что симптоматично, построено примерно такое же количество домов культуры и стадионов. То есть, в некотором математическом аспекте, набор духовных центров притяжения для народа численно оставался тот же. Однако качество воспитания предусмотреть не удалось. Не все измеряется математикой.

Одной из самых ярких картинок эпохи стал взрыв Храма Христа Спасителя в Москве – сегодня восстановленного символа старой православной России. Незадолго до того Сталин велел проектировать грандиозный Дворец Советов – высотой свыше 400 метров, с залом заседаний на 21 тысячу мест. Место для Дворца должно находиться возле Кремля, и другого места эксперты вроде бы не нашли. Академики архитектуры Жолтовский, Фомин, Щуко и другие единогласно посчитали, что особой архитектурной ценности Храм не представляет [181] Именно они, а не Генсек выбирали площадку под строительство. Безумно дорогой замысел ввиду надвигающейся войны не был осуществлен. А потом, видимо, стала очевидна его неприличная схожесть с архитектурными фантазиями Гитлера. . Во всяком случае, при сносе Сухаревой башни мнения специалистов были куда более противоречивы [182] Сначала не решались ее ломать, но когда движение усилилось, там ежедневно сбивали до 10 человек. Объезд – разрушение большого количества жилых домов (что в условиях жилищного кризиса было невозможно) плюс возражения администрации больницы им. Склифосовского; тоннель – не выдержала бы сама башня, находившаяся в крайне аварийном состоянии. «Правительство согласилось, что при всей высокой оценке архитектурной ценности данного сооружения, иного выхода не было, как снести Сухареву башню» (Л. Каганович) (23). . Даже если и принять версию, что в случае Храма Христа Спасителя возобладали действительно архитектурные соображения, то нельзя отрицать и пропагандистскую значимость сноса одной из важнейших церквей страны.

Кроме того, власть планомерно готовила и осуществляла и другие антицерковные акции. Вспоминает очевидец: «…жизнь киевлян потрясли события вокруг Киево-Печерской лавры. Газеты и радио сообщили, что какой-то инок, заманив в дальние пещеры девушку, изнасиловал, а затем разрубил ее на части топором. В печати появились страшные фотографии расчлененного женского тела, топора преступника и самого инока – длинноволосого, худого, с безумными глазами… Процесс над злоумышленником был открытым. На него, как на представление, водили делегации с предприятий, студентов, крестьян из соседних деревень. Были организованы “требования трудящихся” о немедленном закрытии “гнезда разврата и кровавых преступлений”, об отправке монахов в трудовые лагеря для перевоспитания. По крайней мере, часть населения удалось настроить против монастыря, и лавру преобразовали в этнографический музей» (24). В результате планомерных и жестоких репрессий 1930-х годов из 160 епископов, действовавших в 1930 году, в 1939 году на свободе осталось только 12.

Очевидная несправедливость репрессий против священства пробуждала сочувствие к жертвам гонений и вполне конкретные исторические аналогии. Агент НКВД докладывал в служебной записке своему начальству о речах недовольных: «Раньше гонение на Христа было от евреев, а теперь гонение на христиан идет от коммунистов. Раньше Христос переносил страдания, а теперь их переносит народ. Сейчас самое тяжелое время: восстает брат на брата, сын на отца». Приписка в отчете: “Своей проповедью священник у присутствующих в церкви вызывает плач”» (25). Волей-неволей у честных людей рождалось желание противостоять несправедливости. Л. Гумилев: «Я хотел стать священником (это в 1930-е то годы! – К.К. ), но мой духовный отец сказал мне: “Церковных мучеников у нас хватает. Нам нужны светские апологеты”. И я стал светским апологетом» (27).