Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Находились и другие пути выхода чувств верующих: вместо канонической церкви они обращались в лоно баптизма или иных ветвей христианства, которые ранее преследовались царским режимом, а потому вначале не слишком раздражали Советскую власть. Ну, разве что их задевала традиционная антирелигиозная пропаганда. Как мы помним Лавуазьян (его прототипом был поэт Эмиль Кроткий) в интересах газетной информации переоделся женщиной и проник на собрание баптисток, о чем, если верить Ильфу и Петрову, написал большую антирелигиозную корреспонденцию. Баптистские общины возникали, главным образом, в городах-новостройках: в Комсомольске-на-Амуре, Ангарске, Находке, Новомосковске, Братске, Новой Каховке и других. Баптистам официально разрешалась регистрация общин, открытие молитвенных домов, хотя Русской Православной Церкви строить храмы в городах-новостройках запрещалось. Но потом коммунисты пришли к выводу, что такие общины еще более опасны и менее контролируемы, нежели ортодоксальная церковь, и каток репрессий прошел и по ним.

Однако – и это стало большой неожиданностью – невзирая на все гонения, перепись 1937 года засвидетельствовала: почти две трети взрослого населения заявили о приверженности к религии. Я думаю, что речь идет не о Боге, как религиозном символе, но о силе традиций, привязанностей, о надежде. Бог оставался той абстрактной Надеждой, которая помогла выживать людям во времена коллективизации, голода, терпеть неслыханные лишения. Литературовед С. Аверинцев: «Покойная Наталия Ивановна Столярова, бесстрашная помощница Солженицына и добрая приятельница Надежды Яковлевны Мандельштам, рассказывала мне, что ее наставницами в науке мужества были встреченные ею в ГУЛАГе православные старушки, одна из которых, например, говорила избивавшему ее гепеушнику: “Это вы друг друга боитесь, начальства боитесь, а я тебя не боюсь”, – и неустрашимо отказывалась выдать скрывавшегося священника: “Да, знаю, где он, а тебе не скажу” (27).

Народ упорствовал, и большевикам пришлось принять эту данность. Тем более, что основные задачи по преобразованию страны, которые ставил перед собой Сталин, он уже совершил. Текст постановления Политбюро, подписанный Сталиным, от 11 ноября 1939 года, содержит лаконичный, но весьма выразительный пункт: «Указание товарища Ульянова (Ленина) от 21 мая 1919 года… “О борьбе с попами и религией”… отменить». Период физического истребления церкви миновал. Как уходил в историю и Большой Террор.

С высоты опыта истории нам просто рассуждать, что правильно или неправильно. Но трудно принимать решения в конкретной ситуации, ожидая конкретных результатов. Этим и отличаются люди государства от людей истинного творчества. И это нас привлекает в людях творчества – надземленность, в которой угадываются наши лучшие мечты и душевные качества. Казалось бы – разгул сталинщины, репрессии, погром церкви. Тем не менее, в романе Булгакова всемогущие темные силы не могут победить островки света. Протодиакон А. Кураев: «“Всесильный” и “всемогущий” мессир не имеет ни малейшей власти над добрыми и верующими людьми – над нянечкой Ксенией Никитичной, над профессором Стравинским и всеми его сотрудниками. Когда буфетчик Соков перекрестился, берет на его голове тут же превратился в кота и, расцарапав Андрею Фокичу голову, убежал. Когда кухарка, застонав, хотела поднять руку для крестного знаменья, Азазелло грозно закричал: “Отрежу руку!”. Бесы боятся Креста» (29). Так вот просто – боятся и всё. Нам нравится мысль, что добро всегда побеждает зло.

Но ведь физическая жизнь Булгакова была реальна, она – не плод литературной фантазии. Реальны аресты, доносы, грандиозные стройки и физкультурные парады. Однако нам приятней воспринять сказку за настоящую жизнь, это дает нам надежду. Мы вглядываемся в прошлое и в глазах двоится: что сильнее – «правда историческая» или «правда художественная»? Раздвоенность рождает ощущение ирреальности происходившего в 1930-е годы – темп и противоречия, ошеломляющие даже по нынешним меркам.

Не только Булгаков, но и вполне лояльные режиму Ильф и Петров видели в калейдоскопе современной им жизни иррациональное, сюрреалистическое: « Последний раз мелькнуло помело курьерши. “Бамм!” – ударили часы в четвертый раз… Служебный день завершился. С берега, из рыбачьего поселка, донеслось пенье петуха ».

Адская кухня, на которой варится невиданная жизнь, в любом случае отличается страшным шумом. И позже противопоставление шумному бесовству тихой радости уединения носит принципиальный характер. Термин «дауншифтинг» еще не изобретен. «Массы» и «индивидуальность» находятся в противоречии, громким свершениям рабочего класса противостоит духовная задумчивость Венечки:

– А знаете что, ангелы? – спросил я, тоже тихо-тихо.

– Что? – ответили ангелы.

– Тяжело мне…

Маленькому человеку нужна тишина, спокойствие – то самое обывательское счастье, которым попрекали сограждан «певцы перемен» в 1920-е и 1930-е годы. От тишины он не ставится худшим человеком или меньшим патриотом. Но не надо лишать его возможности беседовать с душой. «3.5.1944. Страшная мысль пронзила недавно мое сознание, – пишет в дневниках А. Довженко. – У нас лишь сильным дано право на бессмертие – вождям, великим художникам, полководцам или героям, небольшому меньшинству сильных. Огромное же количество малых людей, тех, которые добывали в поте лица своего хлеб, надеялись в религиозном опиуме на вечную жизнь на том свете за все добродетели свои, – вот это великое количество обыкновенного люда лишено сейчас перспективы и всякой надежды… У малого человека отобрано что-то великое и важное. Грустно и страшно, и безрадостно ему стало…» (29).

Такое печальное положение дел надо было срочно исправлять. Война лишний раз показала партийным вождям и идеологам место и значение религии в жизни народа, в формировании его патриотического самосознания. Кроме того, определенное значение имело и международное давление на Сталина, с которым ему приходилось считаться [183] Особенно речь шла об общественном мнении в США, где в те годы христианские ценности имели особенное значение. «Гарри Гопкинс, близкий друг Рузвельта и его личный посланник по особо важным делам, от имени президента поставил перед СССР вопрос о роспуске Коминтерна и о примирении с Русской Православной Церковью. По его словам, это необходимо, чтобы снять препятствия со стороны оппозиции в оказании помощи по ленд-лизу и обеспечить политическое сотрудничество с США в годы войны. Эти неофициальные рекомендации были приняты Сталиным еще в 1943 году, и создали дополнительные благоприятные предпосылки для встречи в Тегеране, а затем в Ялте» (31). . Диалог между церковью и государством нарастал стремительно. Кульминацией признания роли и авторитета РПЦ стало проведение 31 января – 2 февраля 1945 года в Москве Поместного Собора для решения неотложных задач церковной жизни: принятия Положения о Русской Православной Церкви, избрания Патриарха всея Руси (предыдущий патриарх Сергий скончался в 1944 году).