Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Одинокие партийные идеалисты, вроде Роя Медведева или Лена Карпинского, мечтавших возродить «ленинские» принципы «социальной справедливости», оказались выброшены на номенклатурную помойку и тоже подались в инакомыслящие. Даже притом что, наиболее дальновидные руководители КПСС видели опасность разложения партии, отторжения ею умеренных реформаторов. Однажды Ю. Андропов печально заметил: «Плохо, что такие как Карпинский уходят от нас. Это свидетельство – в нашем доме не все ладно» (119). Или другой пример трансформации убеждений ранее лояльных советских интеллигентов. С. Глузман, психиатр и правозащитник, вспоминает об известном диссиденте Г. Снегиреве, которого мы также цитировали в этой книге: «Я готов утверждать, что он не был фанатичным диссидентом. Думаю, у Гелия, каким я его знал, и в мыслях не было того, что он потом делал и за что, собственно, пострадал. Он принадлежал к категории, пользуясь обычной терминологией, проституирующих советских интеллигентов, которые прекрасно все понимали и не имели иллюзий ни по отношению к собственному правительству, ни по ситуации с правами человека в собственной стране, но при этом совершенно цинично использовали свою профессию, чтобы зарабатывать деньги на хлеб себе и семье. Так жили в подавляющем большинстве все художники, писатели и прочие гуманитарии. Так жил и Гелий…» (120). И даже эти – «циничные» и «проституирующие» – тоже вынужденно уходили в оппозицию…

Отворачивались от партии не только постаревшие комсомольцы, но и целые поколения молодых интеллигентов, не желавших жить в удушающей атмосфере последних лет Советской власти. В стране принудительного труда даже сам навязываемый труд на благо общества начал восприниматься как форма рабства, бегство от обязательного труда – как форма освобождения. Миллионы людей с вожделением вчитывались в строки, где описывалось недолгое счастье Мастера в Стране Советов: «Выиграв сто тысяч, загадочный гость Ивана поступил так: купил книг, бросил свою комнату на Мясницкой… Нанял у застройщика две комнаты в подвале маленького домика в садике. Службу в музее бросил и начал сочинять роман о Понтии Пилате».

Сейчас, наверное, это назвали бы модным словом «дауншифтинг», то есть некое понижение оборотов жизни, сознательный отказ от участияв крысиных гонках. Тогда такого термина еще не существовало, но витало общее настроение. Ерофеев взывает:

«О, если бы весь мир, если бы каждый в мире был бы, как я сейчас, тих и боязлив и был бы также ни в чем не уверен: ни в себе, ни в серьезности своего места под небом – как хорошо было бы! Никаких энтузиастов, никаких подвигов, никакой одержимости! – всеобщее малодушие. Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы мне прежде показали уголок, где не всегда есть место подвигам. “Всеобщее малодушие” – да ведь где это спасение ото всех бед, эта панацея, этот предикат величайшего совершенства!»

И такие «малодушные» люди в изобилии появились в СССР в конце 1960-х и начале 1970-х годов – занесенное как зернышко западной цивилизации и неожиданно проросшее на скудной почве развитого социализма движение хиппи. Форма свободы в несвободном государстве – минимизация рабочих усилий в качестве сторожей, кочегаров, дворников, максимизация свободы передвижения с помощью автостопа.

А начиналось все с «Солнечной системы», то есть круга общения московского хиппи по кличке Солнце, о котором подробно пишет джазмен А. Козлов: «…я познакомился с легендарным человеком по прозвищу “Солнце”, негласно считавшимся одним из предводителей движения (хиппи) в Москве. Он долго сидел в психушке после того, как его “повязали” на демонстрации, организованной им напротив американского посольства накануне приезда американского президента Никсона в Москву. Тогда миролюбиво настроенные московские хиппи вышли на несанкционированную демонстрацию с лозунгами “Американцы – вон из Вьетнама!”. Несмотря на антиамериканские лозунги, власти сурово разделались с демонстрантами… [226] Если быть до конца точным, то демонстрация даже не успела состояться. Ее участников арестовали прямо на месте сбора, перед началом похода. Кажется, во дворе журфака МГУ на Моховой. (В психушке – К.К. ) его, как и всех там, постоянно обкалывали препаратом под названием аминазин. От него человек становился спокойным и послушным, правда, побочным действием было повышенное слюноотделение, что приводило к постоянному наличию пузырей в области рта. Когда бунтарей все-таки выпускали на свободу, то брали с них подписку о том, что они впредь не будут появляться в общественных местах в пределах Садового кольца» (122).

Хиппи внесли в массовое сознание молодежи много нового – рок-музыка, восточная философия, наркотики, свободная любовь. Однако они выступали разносчиками не только дурных привычек, но и самиздатовских и магнитоиздатовских творений, до того циркулировавших в кругах продвинутой столичной интеллигенции, и быстро приобретавших, таким образом, массовую аудиторию и широкую географию. И творения эти точно не были просоветскими.

Итак, к середине восьмидесятых власть не имела поддержки среди всех разновидностей интеллигенции – от либеральной до патриотической по горизонтали, от молодых неформалов до потрепанных шестидесятников по вертикали. Изнутри власть разъедала коррозия циничного лицемерия и коррупции. А народ? Что народ? Его «темную душу» привычно препарировали писатели. Ю. Нагибин: «17 февраля 1984 г. Существовал ли еще когда такой феномен, чтобы власть лезла к гражданам в душу, мозг, распорядок дня, чтение, постель, в задницу, наконец, и чтобы народ при этом настолько ее игнорировал, не замечал и не принимал всерьез? В этом есть что-то величественное. Обывателям (т. е. нормальным народным людям) наплевать с высокой горы, кто уткнулся в кормушку власти, есть ли у нас президент, или мы сироты, какая очередная ложь проповедуется с амвона, они настолько не отягощены внутренними обязательствами перед государством, что это почти свобода. Во всяком случае, внутренняя свобода… И дело-то, оказывается, вовсе не в Сталине. Он – просто крайнее выражение всех особенностей и тенденций этого строя» (123). Сталин станет виноват «во всем» лишь через несколько лет, во время перестройки.

Перемены были неизбежны. И говорить, что горбачевская эпоха наступила в результате заговора – нелепо. Да, продолжалась «холодная война» и ее раскаты отчетливо слышатся в тревожных экономических сводках. Да, архаичное руководство и пропаганда уже не справлялись с новыми вызовами. Но самый главный вопрос: на какую почву упали призывы к модернизации, какие силы высвободила перестройка. Форма государственного устройства, сегодня называемая «демократией», неизбежно предполагает, что к политической власти в обществе приходят люди или уже имеющие, или пока только служащие очень большим деньгам. Эти деньги в стране имелись, но куцая советская номенклатура, провинциальная по своей сути, возможно просто не предполагала, что в окружающем мире денег значительно больше, нежели она наворовала.