Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

– Вам оклад платили или вы были на государственном обеспечении?

– Оклад.

– А сколько?

– Я не знаю. Никогда не интересовался. Практически неограниченно. По потребности… После войны, кроме того, это уже инициатива Сталина, ввели так называемые пакеты. В закрытом пакете присылались деньги, очень большие деньги – военным и партийным руководителям… Размеры были не только чрезмерны, а неправильны. Это я не только не отрицаю – не имею права и возразить (85).

Светлана Аллилуева, дочь Сталина, походя описывает семейную сценку: «Когда я уходила, отец отозвал меня в сторону, и дал мне деньги. Он стал делать так в последние годы, после реформы 1947 года, отменившей бесплатное содержание семей Политбюро. До тех пор я существовала вообще без денег, если не считать университетскую стипендию» (86). Иначе говоря, не только вожди, но и члены их семей находились до 1947 года на содержании государства, задуманного, мы помним, как воплощение «царства справедливости». Но ведь и раньше простые люди многое знали и видели, и стиль новых небожителей вызывал у них недоуменные вопросы. М. Пришвин описывает свой разговор с рядовым егерем в охотничьем хозяйстве: «Мы шли в темноте, в сапоге у меня был гвоздь… Сели покурить.

– Вот, – сказал Алексей, – мы с вами разговариваем и незаметно, а когда я один так в темноте иду, то часто думаю про себя разное такое. Вот, когда шел я с рыбы, думал про автомобиль. Был Мерелиз, англичанин, пусть он, скажем, награбил деньги, пусть будет по-ихнему, да ведь они его собственные, пусть незаконные, да его, и он может ехать на автомобиле. А почему же Троцкий государственную вещь, автомобиль, а употребляет для охоты на уток. Для автомобиля нужен бензин – деньги народные, нужен шофер – деньги народные, почему считается, что Мерелиз едет на деньги награбленные, а на какие деньги едет Троцкий?» (87). Там же: «Слышал от А., что Семашко живет вовсю, как все, и даже валоводится с актрисами: вот и конец революционного гнева и подвига! Все достигнуто, живи, пожинай и блаженствуй. Скоро, наверно, эти фигуры ожиревших большевиков вытравят из жизни все хорошее, даже воспоминания о святых революционерах (интеллигентах), а, с другой стороны, поднимут старые головы ненавистники социализма» (88). По сути дела, так и произошло. Нужно было только подождать, когда уйдет из жизни поколение, делавшее революцию, что и произошло естественным способом в 1970-е годы (конечно, ранее – массовые потери в результате репрессий и войны), и даже иллюзия «социальной справедливости» развеялась.

Но то случится позже. А пока «железные наркомы» революционной закваски еще рабы идеи – и по собственному выбору, и по принуждению одновременно. Те, кто исправно выполнял предначертания свыше, заслуживали похвалы и поощрения. Тех, кто не хотел или не мог безоговорочно служить режиму, следовало смести с пути. И они о своей функции имели такое же бескомпромиссное представление. А значит – на взгляд сталинского государства – заслуженнопользовались теми привилегиями и благами, которые для них предусматривали сталинский кодекс и «табель о рангах». Но пользовались лишь до тех пор, пока имели расположение «хозяина», который мог в любой момент лишить их всего. В том числе и жизни.

Государство чествовало новую имперскую элиту. Для партноменклатуры строились особые дома, например, правительственный «Дом на набережной» в Москве, воздвигнутый на Берсеньевской набережной возле Большого Каменного моста в 1928–1931 годах по проекту архитектора Б. Иофана [61] Этот архитектор был в числе прочих одобривших снос Храма Христа Спасителя. . Кстати, если мы внимательно присмотримся к тексту М. Булгакова, а именно – обратим внимание на место проживания председателя акустической комиссии Семплиярова – то обнаружим, что обиталище ретивого администратора находится « в доме у Каменного моста ». Так что, скорее всего, речь идет о «Доме на набережной», который в те годы стал одним из самых знаменитых сооружений Москвы, и Семплияров (ездивший на «персональной» машине) вполне мог быть его обитателем. При этом в 27 главе автор особо отмечает, что Семплияров человек « интеллигентный и культурный ».

Любопытно оценить качество отдыха партийной элиты, которое не уступало европейским стандартам. Летом 1928 года народные комиссары Микоян и Молотов на отдыхе. Анастас Иванович описывает в мемуарах: «Мы с Молотовым ездим верхом, играем в теннис, в кегельбан, катаемся на лодке, стреляем, словом, отдыхаем прекрасно» (89). Большевики, буржуазно играющие в теннис и сбивающие кегли – это эстетично и очень отличается от их публичного образа аскетичных борцов за всеобщее равенство в косоворотках и френчах.

Не забывали о личных удобствах даже во время кровавой Великой Отечественной войны. Референт В. Молотова описывает комнату отдыха наркома, обращая внимание на различные детали: «Убранство комнаты отдыха состояло из тахты, на которой можно было вздремнуть, и круглого столика. На нем постоянно стояли ваза с цветами, южные фрукты и тарелочка с очищенными грецкими орехами – любимым лакомством Молотова. Свежие фрукты несколько раз в неделю доставляли специальными самолетами с Кавказа и из Средней Азии, причем не только в мирное время, но и в дни войны» (90). Стоит отметить, что во время голодной ленинградской блокады партийный руководитель «города на Неве» товарищ Жданов тоже вкушал доставленные с Большой Земли свежие продукты. Хотя случалась и польза от кулинарных пристрастий вождей. Так, Сталин очень любил бананы. После войны он предложил импортировать бананы для некоторых больших городов Советского Союза. Поделился, наконец. Тоже, своего рода, забота о простом народе.

Светлана Сталина описывает, как во время войны во время одной из редких встреч с отцом он спросил ее о житье в городе Куйбышеве, куда было временно эвакуировано правительство:

– Ну, как, ты там подружилась с кем-нибудь из куйбышевцев?

– Нет, там организовали специальную школу из эвакуированных детей…

Сталин быстро взглянул на нее:

– Как? Специальную школу? Ах, вы, каста проклятая! Ишь, правительство, москвичи приехали, школу им отдельную подавай.

И Светлана далее продолжает: «Он был прав – приехала каста, приехала столичная верхушка в город, наполовину выселенный, чтобы разместить все эти семьи, привыкшие к комфортабельной жизни и “теснившиеся” здесь, в скромных провинциальных квартирках…» (91).

Но поздно вопить о касте, она уже успела возникнуть, ее появление ранее благословлено самим вождем, и теперь, конечно, она жила по своим кастовым законам. Как гласит «теория элит»: «После того, как элитой устанавливаются эффективные механизмы действия системы, эрзац-элита начинает активно этим пользоваться, всегда и во всем ставя во главу угла личные интересы» (92).