Михаил Хазин - Воспоминание о будущем

Проблема начинается в тот момент, когда становится понятно, что активы эти – финансовые. То есть где-то в конце цепочки вторичных активов лежит либо частный спрос (который поддерживает спекуляции), либо доходность реального сектора, который должен показывать прибыль, более того, который должен эту прибыль направлять на выплату дивидендов или другими способами поддерживать финансовый сектор. Ожидать резкого роста спроса со стороны «физиков» не приходится, да и всем остальным эту избыточную прибыль нужно обеспечить; причем на каждом шаге роста пирамиды она должна быть все больше и больше (пирамида растет снизу, наращивая основание, которое на каждом шаге становится все шире и шире).

В результате объем денег в чисто финансовом секторе не просто растет, а растет все время нарастающими темпами. Соответственно, растет в нем и общая прибыль. Как следствие, все больше капиталов устремляется в него из реального сектора, в котором падают доходы корпораций и зарплаты работников, ручеек из реального сектора, поддерживающий финансовую конструкцию, становится все уже и уже (и уже не только относительно его масштабов, но и абсолютно).

Фактически финансовый сектор начинает играть роль пылесоса, который вытягивает в свою пользу все инвестиционные ресурсы финансовой системы. Такая ситуация, например, сложилась в России перед дефолтом 1998 г., когда кредитный мультипликатор упал до 1,2 (при норме 4-6), монетизация снизилась до 4 % (при норме 100 %), а все свободные средства направлялись на рынок ГКО, который и заменял у нас все остальные финансовые рынки. Похожая ситуация у нас сегодня с инвестициями в реальный сектор, которые не могут конкурировать с доходностью валютных спекуляций. В общем, ситуация эта достаточно типичная.

А вот с другой стороны ситуация противоположная. Поскольку темпы роста финансовой системы начинают превышать исторически обоснованные темпы роста экономической системы (не забудем, решение об эмиссии принимают те же люди, что и доходы получают!), начинают расти ускоренными темпами и доходы представителей финансового сектора (этот эффект, кстати, отмечают многие эксперты последние годы). И у них появляется непреодолимое желание зафиксировать свое богатство в реальной жизни. В конце концов, один раз живем!

В результате начинает быстро расти поток из финансового сектора в реальный, но это поток не инвестиционный, а потребительский. Причем по мере роста финансовой пирамиды, этот темп все время нарастает, он намного превышает нормальные темпы роста воспроизводственного контура, причем структура этого потребления не соответствует структуре потребления большей части населения, оно соответствует потреблению богатых. На экономической системе начинает стремительно нарастать паразитический нарост, галл, раковая опухоль. Она полностью сбивает все внутренние настройки системы разделения труда, в частности, резко увеличивает риски производителей, особенно тех, которые ориентированы на массовый спрос не самых богатых людей. И в этот момент система идет вразнос.

Фактически во всех ПЭК-кризисах все перечисленные обстоятельства имели место. Однако у них были особенности, которые и привели к небольшим внешним отличиям. У первого кризиса (конец XIX – начало ХХ в.) – отсутствие ярких финансовых пузырей, в которых бы участвовали домохозяйства, из-за чего не было острой дефляционной стадии кризиса. Доходы домохозяйств падали вместе с общим кризисным процессом, связанным с излишним стимулированием экономики в предыдущие годы. Ярко выраженная посткризисная депрессия.

Второй кризис (конец 20-х – начало 30-х годов ХХ в.) уже позволял домохозяйствам вкладывать средства в финансовые пузыри, хотя это происходило не непосредственно, а через корпоративных посредников. Острая стадия дефляционного шока ярко выражена (спад с постоянной скоростью чуть меньше 1 % в месяц), поскольку денежная эмиссия для поддержания частного спроса не проводилась, в том числе из-за золотого стандарта. Кроме того, резкое падение кредитного мультипликатора в период кризиса привело к разрушению механизмов перераспределения доходов среди населения. Ярко выраженная посткризисная депрессия.

Третий кризис, 70-е годы ХХ в. В связи с острой конкуренцией с СССР и предыдущим устойчивым (с конца 40-х годов) ростом, финансирование финансовых пузырей было ограниченным, соответственно, острая стадия кризиса явно не выражена, механизмы перераспределения доходов пострадали не сильно, дефляционный шок отсутствовал. Фактически 70-е годы – это форма посткризисной депрессии в ситуации, когда стадия надувания пузырей и последующего их разрушения с соответствующим падением доходов домохозяйств опущена. Страх перед СССР не позволил слишком сильно стимулировать финансовый сектор экономики, но зато требовал финансирования уровня жизни и военных расходов, в связи с чем и проявился феномен стагфляции.

Четвертый кризис идет в настоящее время, и он очень похож на второй, за исключением того, что, как только острая стадия кризиса началась (осень 2008 г.), денежные власти приступили к активной денежной эмиссии, что приостановило эту стадию.

Кроме того, поскольку падение кредитного мультипликатора компенсировалось денежной эмиссией, не было (пока, во всяком случае) острого денежного голода, характерного для Великой депрессии. Но об этом – в следующих главах.

Очень важное замечание, которое в общем виде уже было сформулировано в гл. 5: изучая отдельное домохозяйство и/или корпорацию, увидеть описанные процессы структурных искажений просто невозможно, для них спрос и доходы сбалансированы, а найти источник происхождения финансовых ресурсов они на своем уровне не могут. Понять, получили ли они в качестве спроса на свою продукцию нормальные деньги, образованные в процессе функционирования экономической системы, или же эмиссионные, созданные в процессе функционирования кредитной (т. е. банками, в результате увеличения кредитного мультипликатора) или денежной (т. е. впрямую напечатанные центральным банком) систем на микроуровне невозможно. Этот процесс носит глобальный, масштаба всей экономической системы, принципиально макроэкономический характер.

Поэтому искать структурные диспропорции имеет смысл только в рамках всей системы разделения труда, пытаясь найти истоки финансовых потоков и разобраться, насколько эмиссия поддерживает всю экономическую систему. При этом ни в коем случае нельзя описывать реальный и финансовый сектора экономики независимо, поскольку по большому счету целью любой деятельности человека является получение тех или иных благ.

Теоретически, последователи тех или иных религиозных групп (старообрядцы в России, отдельные протестантские общины) не одобряли публичного потребления, но к современному постиндустриальному обществу это, безусловно, не относится.