Михаил Хазин - Воспоминание о будущем

Более того, во второй половине 70-х проявился феномен стагфляции, о котором я уже упоминал, одновременного сочетания двух факторов, свойственных разным стадиям экономического цикла, спада и высокой инфляции. С точки зрения концепции падения эффективности капитала это естественно: если некоторые производства являются принципиально необходимыми, то их нужно финансировать независимо от того, рентабельны они или нет. Да и уровень жизни населения в период соревнования двух систем нужно было поддерживать. Следовательно, эмиссию необходимо продолжать любой ценой, в том числе за счет роста инфляции. Спад при этом, разумеется, никуда не девается.

Кроме того, напомним, что при капитализме финансирование инноваций включено в воспроизводственный контур и в ситуации отсутствия возможности для роста (т. е. – значительная часть инноваций не окупается) общая эффективность экономических процессов существенно снижается. То есть имеет место вялотекущий спад. При этом если эти инновации (например, в виде патентов) учитывать как реальные активы, то, если оставаться в рамках голой статистики, возникает ощущение экономического роста.

С точки зрения микроэкономики это, может, и имеет смысл (а вдруг именно этот патент почему-то кого-то заинтересует!), а вот с точки зрения макроэкономики, очевидно, что денег на то, чтобы внедрить такую массу патентов, да еще и получить прибыль от продажи соответствующих изделий в экономической системе, просто нет. Поэтому считать их как активы как минимум не совсем корректно. Точнее, необходимо вводить некий поправочный коэффициент, который будет показывать, какая доля из этой интеллектуальной собственности будет использована в будущем. И в реальности этот коэффициент может быть очень маленьким.

Говорить о кризисе 70-х годов невозможно без описания взаимодействия капиталистического мира с миром социалистическим. После не самых удачных для экономики послереволюционных социально-экономических экспериментов СССР выбрал для себя модель государства-корпорации, развитие которой осуществлялось в рамках той же парадигмы углубления разделения труда, что и капитализм. Социализм, конечно, присутствовал и в отношениях государства и человека, и в системе распределения (в этом смысле для лучшего понимания ситуации для человека, выросшего уже при капитализме, можно сказать, что в СССР акционерами государства-корпорации были все его граждане, причем практически с одинаковыми пакетами). И независимость СССР и мировой системы социализма (т. е. технологической зоны на базе СССР) необходимо понимать именно в терминах описанных выше технологических зон, т. е. экономическое взаимодействие с миром капитализма использовалось для повышения уровня жизни населения, но не было критически важным, с точки зрения воспроизводственного контура.

Теории, которая описывает проблемы взаимодействия технологических зон, на тот момент еще не существовало, и в этом смысле у руководства СССР не было четкого понимания, что экономические законы неминуемо требуют, чтобы в мире осталась только одна из двух зон, существующих на тот момент для получения за счет погибшей зоны ресурса на дальнейшее развитие.

При этом те люди, которые возглавляли Политбюро ЦК КПСС в 70-е годы, были воспитаны еще в период господства классических марксистских принципов и потому не могли не задаться вопросом, не является ли этот кризис, начавшийся формально в 1971 г. и резко усугубившийся после нефтяного шока 1973 г., последним кризисом капитализма перед его разрушением. Поскольку я в конце 70-х годов оканчивал школу, то могу с полной уверенностью говорить, что практически весь геополитический и исторический дискурс в СССР был построен на описании глобального кризиса капитализма. И можно с уверенностью сказать, что обсуждение будущего мира и СССР было построено на этом же принципе.

В то же время отсутствие теории позволяло руководителям СССР всерьез рассматривать вопрос о том, а не имеет ли смысл отложить резкие действия по углублению этого кризиса, поскольку они могут привести к крайне острой реакции (вплоть до начала атомной войны). В то же время было очевидно, что по мере углубления проблем капитализма, готовность к подобным ответам будет падать. Не будем забывать, что эти люди росли и формировались в то время, когда вся практика мировой истории показывала верность марксистского тезиса о том, что победа коммунизма неизбежна.

Я достаточно много сил потратил на то, чтобы разобраться в том, был ли вопрос о целесообразности резкого усиления противодействия социалистической системы с Западом, или, как альтернатива, Западу можно было дать время на дальнейшее ослабление по результатам кризиса, сформулирован в том или ином виде, и какой на него был дан ответ. Это неформальное расследование, которое состояло в беседах с бывшими высокопоставленными функционерами ЦК КПСС и КГБ СССР, дало, с моей точки зрения, довольно четкий результат. Разумеется, его нужно понимать как мое экспертное мнение, но, по всей видимости, более точной интерпретации сегодня уже дать нельзя.

Итак, во-первых, вопрос был поставлен, хотя и в неявной форме. Во-вторых, ответ на него был сведен к двум значительно более простым, а главное, чисто технологическим проблемам. Первая из них касалась возможностей СССР и его союзников по социалистическому лагерю в прямом контроле стран и территорий, входивших в зону влияния США, в которых после распада суверена неминуемо должны были начаться неконтролируемые, во многом разрушительные и опасные для всего мира процессы.

Вторая касалась готовности СССР оказаться один на один с Китаем, который к тому времени уже начал технологическую революцию и про который точно было понятно, что на сотрудничество с СССР, даже как с победителем холодной войны, он не пойдет. Напомним, что в самом начале 70-х Китай договорился с США о начале такого процесса по итогам культурной революции, главной целью которой был разрыв связей с СССР и предложение сотрудничества США. И потенциал экономического роста Китая даже в тот период, когда это была довольно бедная и не очень развитая страна, был понятен всем.

Ответы на оба эти вопроса оказались отрицательными – руководители страны пришли к выводу, что СССР, даже с учетом потенциала стран Совета экономической взаимопомощи и Варшавского договора, не имел возможности непосредственно контролировать почти половину мира, скатывающуюся к тоталитаризму, разгулу терроризма и анархии, и одновременно ограничивать растущие возможности Китая. Как следствие, СССР пошел на серьезные уступки по крайней мере по трем базовым направлениям.

Первым из них было идеологическое направление. СССР активно начал пропагандировать процесс разрядки, т. е. снижения напряжения отношений с Западом. Частично это был чисто пропагандистский прием, однако в его рамках были совершены и конкретные действия. Главным (и, по всей видимости, наиболее деструктивным, с точки зрения интересов СССР) было подписание в 1975 г. в Хельсинки Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе.