Захар Прилепин - Истории из лёгкой и мгновенной жизни [litres]

Война не очень любит философов, ипохондриков, невротиков. Иногда можно, но очень и очень в меру. Для особых военных целей.

Балабол, опять же – это не балагур. Война не любит слишком разговорчивых.

Война любит говорящих по делу. Если по делу говорится ещё и смешно – то это вообще идеальный случай.

Война по-настоящему демократична: здесь все свободны. Здесь каждый принёс свою жизнь, которую может потерять. Ничего более освобождающего себя ни один человек сделать в своей жизни не может.

Либералы ненавидят войну не из пацифизма, которого у них нет.

Они просто завидуют свободным людям.

Война не вульгарна. Здесь почти не говорят о женщинах, здесь женщина не является центральным объектом притяжения, как в гражданской жизни.

Женщина и женщина. Есть она – хорошо. Нет – и ладно; обойдёмся.

Деньги тут нужны, но нужны на сугубо необходимые вещи: экипировка, боекомплект, подкупить каких-нибудь обвесов, и прочих, как это здесь называется, «ништяков».

Лента для «Утёса» здесь интересует куда больше дорогих часов, модных ботинок, или чем там ещё отличаются друг от друга жители мирных мегаполисов, которые так любят друг от друга отличаться.

Здесь постоянно нужна форма. Форма на войне за день может превратиться в чудовищные обноски.

На войне только внешне все кажутся одинаковыми. На самом деле здесь удивительное разнообразие характеров и видов, куда более широкое, чем в среде хипстеров или богемы, – этих-то как раз клепают так, что не отличишь.

На войне нет давящей силы среды: здесь есть православные, язычники, мусульмане, есть даже атеисты – да, они бывают и тут. Здесь есть социалисты, анархисты, коммунисты, есть «правые», есть радикально «правые». Правда, нет либералов; но это единственное, чего здесь нет. Потому что там, где есть либералы, нет вообще никого.

На войне много грязи и пыли. На войне очень холодно или очень жарко. На войне все хотят есть, и у всех отменный аппетит.

На войне любят алкоголь, но алкоголь – зло.

На войне сложно жить за счёт «образа».

Всякие понты быстро станут прозрачны. Любая ложь скоро вскроется. Цена тебе станет всем очевидна.

Войну не любят и презирают воюющих в первую очередь те, кто отлично про себя знает: здесь он был бы раздавлен ещё до того, как рядом упала б первая мина. Поэтому все они любят рассказывать, что вот на Отечественную войну они пошли бы, а то, что сейчас происходит, – это зло, зло и зло.

Чтоб победить в любой Отечественной – надо учиться воевать, надо воевать, воевать и воевать. Иначе, когда она начнётся, ты будешь сразу убит. Или, что куда вероятнее, направишься на ташкентский фронт. Был и такой; кто в курсе – те в курсе.

Война – наука, тут надо знать десятки, сотни, тысячи разнообразных вещей.

Если ты их не знаешь – ты принесёшь вред не только себе, но – что куда хуже – ближайшим товарищам.

На войне убивают не всех.

На войне не убивают даже половину личного состава.

Люди, приезжающие на войну умирать, – это плохие бойцы.

Здесь их называют «суицидники». Суицидник – это тот, кто не прикроет тебя, перепутает поставленную задачу, задурит, бросится под выстрел.

На войну не надо приезжать умирать. На войну надо приезжать жить.

Война – это такая работа. Война – это такая жизнь, только лучше жизни.

Четыре года я колесил по донбасским дорогам, накрутив тысячи и тысячи километров. Два года я носил форму и оружие, и вся машина моя пропахла оружием и никотином.

Всякий раз, переходя российскую границу, я провожу осмотр своего собственного автомобиля, находя то там, то здесь завалившийся магазин, гранату или одинокий патрон, спрятавшийся под сиденьем. Статья, между прочим, уголовная. Никому не докажешь потом, что я профессиональный сепаратист, и мой переезд на Донбасс спокойно комментировали такие люди, как пресс-секретарь российского президента и глава МИД.

Этим летом я решил демобилизоваться; два года – больше, чем «срочка» в наши дни; дел в большой России накопилось много, и ещё организм мягко намекнул мне, что не мешало бы снять с него часть нагрузок.

Ладно-ладно, успокойся, скоро отдохнёшь, – отмахнулся я.

Я демобилизовался, пару дней попраздновав в Донецке это событие; с утра, проспав пять часов, сел за руль, и к вечеру, проехав под полторы тысячи километров в один заход, уже был на своей перевалочной базе под Москвой. Я сто раз так делал.

Со мной приехали два моих ополченца – бойцы, помогающие мне не только в делах военных, но и мирных.

Мы выпили чаю – на этот раз действительно чаю, – и легли спать.

У меня было, как всегда, прекрасное настроение, и отличное самочувствие. У меня никогда ничего не болит, я даже не простужался лет двадцать, я никогда ничего не лечил, у меня не бывает ни головокружений, ни похмелья, ни колик, ни спазмов, ни чего-либо другого, у меня даже все зубы с детства – свои, хотя их столько раз могли выбить, да и какие кости я только ими не грыз – но свои зубы, свои, – и все органы до сих пор работали безотказно, поэтому я до сих пор толком не знаю, где у меня и что внутри располагается.

Я проспал полчаса, проснулся в полночь, и не понял, что происходит. Ну, то есть, у меня болело всё и сразу. Всё тело целиком. Ещё через полчаса я твёрдо осознал, что умираю, и решил по возможности проследить этот процесс; такого со мной ещё не бывало, а это любопытно.

Я пытался лежать, стоять, прыгать, я прочёл сотню раз подряд «Отче наш», я выпил пару «бейсболок» – обезболивающих таблеток, которые есть у большинства бойцов армии ДНР на случай ранения, – мне ничего не помогало.

Я ходил и ползал по своей комнате с полуночи до шести утра, не спав ни минуты.

Кажется, я периодически рычал.

В шесть утра я позвонил своей помощнице и попросил заказать мне приём в клинике и вызвать такси. Бойцов я будить не стал. Таким они меня не видели, и у меня не было никакого желания, чтоб они вообще могли предположить во мне хоть одну человеческую слабость.

В машине я продолжал умирать, и водитель смотрел на меня в зеркало заднего вида с видимым опасением, что меня не довезёт.

В клинике я дошёл до своего терапевта на полностью севших батарейках, и только природная воспитанность по инерции мешала мне заорать в голос, чтоб мне вкололи все обезболивающие сразу.

Клиника оказалась отличной: за час они меня стремительно изучили, и сообщили, что на фоне хронического стресса, хронического недосыпа, хронического не пойми чем и как питания, хронического курения и распития чего угодно, – у меня немного отказывают большинство органов, каждый по-своему. У меня давление, лейкоциты, бляшки, и ещё чёрт знает что; информации было слишком много, и я запомнил её только обрывочно. Но они мне всё записали, чтоб мне было что почитать вечерами.