Захар Прилепин - Истории из лёгкой и мгновенной жизни [litres]

Успех не любит ленивых и нелюбопытных. Знаю молодых писателей, которые собираются идти вперёд и вверх – но при этом чужие книги не читают: им не интересно. Помню, один такой писатель сказал: «Да, я не читаю – но и корова, она тоже ведь даёт молоко, а сама не пьёт».

Что за прелесть, подумал я. Молоко он даёт. Нет, голубчик, твоё молоко ты будешь сам пить, а то мы не знаем, откуда ты его надоил.

Есть и музыканты, которые любят только свою музыку. Художники, которые не знают других художников. Режиссёры, которым скучны все остальные режиссёры на свете. И, конечно же, имеются в большом разнообразии политики, которые считают население помехой в работе. Ах, какая была бы прекрасная политика, если б людей вокруг вообще не было. А то ходят, ходят. Просят, просят.

Впрочем, и это объяснение, и все предыдущие – всё равно не универсальны, увы. Можно любить искусство и людей, быть щедрым и смелым, легко переносить тяготы и справляться с ударами судьбы по голове, жить с любимой женщиной и гладить многочисленных детей, своих и усыновлённых, по головам, – а той удачи, на которую ты так надеялся, всё равно не иметь. Даже обладая даром – и многими основаниями на то, чтоб этим даром умело пользоваться всем на удивление.

Наверное, такое тоже случается. И вряд ли мы найдём тому объяснение.

Впрочем, объяснение и этому тоже наверняка есть. И если человек внимательно посмотрит в себя, оглядится в собственной душе, беспристрастно и честно, – он что-то такое там обнаружит. Какой-то узелок. Какую-то ошибку. Какой-то сбой. Не знаю что. Но если обнаружите – расскажите.

Родовой дом семьи Прилепиных, располагающийся в селе Каликино Липецкой области, был каменный, выложенный из могучего красного булыжника, крепкий. Вросший в землю – но ещё, если мерить человеком, не по колено, а по щиколотку.

Но мы там, увы, больше не живём.

Покойный мой дед, Семён Захарович, 1914 года рождения, рассказывал, что после революции 1917-го в доме жило 18 человек.

И всем хватало места.

Комната там была одна.

Вдоль стен стояли лавки. На лавках – кто с жёнами, а кто не женат и юн по одному, – спали Прилепины: мои дядья и тетки.

Никто не считал такое положение катастрофичным или унизительным. Понемногу строились рядом – все вместе возводили жильё – и посемейно съезжали в свои новые избы.

Род расходился по соседним улочкам.

По сей день на ржавых почтовых ящиках села видна одна и та же фамилия: Прилепины, Прилепины, Прилепины… Я никого из них уже не знаю. С тех пор как они разъехались, скоро будет сто лет.

Но в том доме я был очень счастлив.

Родители мои переехали в деревню Ильинка Рязанской области. Отцу – как директору школы – дали ведомственную квартиру в двухэтажном доме.

В детстве этот дом казался мне огромным.

Дом будто плыл. Он был самым большим в деревне. Два этажа имела ещё только деревенская школа. Даже сельсовет был одноэтажным.

В нашем доме были три комнаты. Лестница на второй этаж была деревянной, с деревянными перилами.

Мне дом казался волшебным.

Когда я сейчас возвращаюсь туда, мне его ужасно жалко. Он постарел, осип, ослеп.

Но в том доме я был очень счастлив.

Из деревни Ильинка мы переехали в общежитие при ПТУ города Дзержинска тогда ещё Горьковской области, а оттуда – в хрущёвку у дзержинского вокзала.

Хрущёвка была двухкомнатной – два, так сказать, вагончика, с маленьким тамбуром. На стенах моей комнаты висели многочисленные фотографии исполнителей громкой музыки.

У меня была своя комната.

Я был очень счастлив в той хрущёвке.

Следом нам дали ещё одну квартиру – в новом панельном заводском доме.

Там впервые в моей жизни появилась лоджия. На лоджии можно было курить и хранить множество стеклянных банок.

В эту квартиру впервые приехала моя будущая жена.

Вы даже не представляете, как я был там счастлив.

Потом я переехал к жене, в сталинский дом на улице Бекетова города Нижний Новгород.

В сталинских домах лестницы пахнут иначе: сурово и уверенно.

И там были очень высокие потолки.

Мне всегда нужны высокие потолки, потому что у меня в каждом моём доме была библиотека. Когда потолки высокие – в одну стену помещаются тысячи книг.

Сталинская квартира всем своим видом давала понять, что её надо было заслужить.

Её не просто давали работягам. Её давали в награду – инженерам, врачам, артистам.

Бабушка моей жены была инженер.

В эту двухкомнатную сталинскую квартиру один за другим въехали из роддома наши четверо детей, а затем – собака породы сенбернар.

Сталинка была местом нашего огромного, однако ставшего слишком тесным к какому-то моменту счастья.

И мы стали обживать новый дом.

У моей жены был дедушка. Дедушка служил полковником КГБ.

Как нам всем давно уже рассказали, в советские времена тоже было неравенство, и однажды народ против этого неравенства восстал.

Неравный всему остальному народу дедушка моей жены имел дом в деревне.

Ну, как сказать дом – бывшую баню.

Баня стояла на берегу реки Керженец, в глубоком лесу, куда не ходил никакой общественный транспорт.

(И по сей день не ходит.)

Еще у деда был «Москвич».

Дачу он купил себе в такой глуши нарочно: чтоб его не обвинили в том, что он слишком хорошо живёт – как не могут жить настоящие коммунисты и работники незримого фронта.

Сначала мы все жили в этой бане, оставшейся в наследство от покойного полковника КГБ.

Нас было много: вдова полковника – бабушка моей жены, сестра моей жены, муж сестры и сын сестры, моя жена и наши многочисленные дети. И некоторое количество котов.

Кажется, я забыл сказать, что все мы были там очень счастливы.

Туалет стоял во дворе, деревянный, старый и кривой. Потом он вообще обрушился.

И мы начали строить вокруг бани новый, большой, каркасно-щитовой дом, взяв баню за основание.

Пока мы его строили, он казался нам огромным – ведь в нём было два этажа.

У нас всё время не было денег, поэтому в этом доме вместе с нами жили наши строители: отец семейства, который возводил наше жильё, его жена, которая была по совместительству няней наших детей, и два их сына, которым тоже надо было где-то жить.

Нам хватало места.

Пока мы там строились, деревня была пуста: дети стариков, живших здесь когда-то и умерших здесь же, сбежали в города, уверенные в том, что жизнь есть только там.

Они хотели центрального отопления, водопроводов, асфальтовых дорог, тёплых туалетов, продуктовых магазинов шаговой доступности, путёвок в Турцию. Казалось, что без этого жизни нет.

Мы очень удивились, когда один молодой сосед – ну, как молодой, наш ровесник, под сорок, – вернулся в отчий дом и стал обустраивать свою избушку, приделывая к ней то крыльцо, то балкон, то чердак.