Арлен Блюм - Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки

Развязанная верхами кампания по искоренению неугодных имен коснулась и Музея обороны Ленинграда. По воспоминаниям Г. И. Миш-кевича, заместителя директора по научной работе музея в конце 40-х годов, экскурсоводам было дано указание: «У портретов Попкова, Кузнецова не останавливаться». На картине «Жданов и Кузнецов у аппарата Бодо» фигура Кузнецова была замазана: на ее месте нарисовали… окно» [241] «Ленинградское дело». С. 359. . Затем все «подозрительные» картины и фотографии приказано было снять. Хорошо известна драматическая участь этого музея, начавшегося с выставки «Великая Отечественная война советского народа против немецких захватчиков», созданной по самым свежим следам событий весной 1942 г. Экспозиция открылась на углу 1-й Красноармейской ул. и Измайловского проспекта; затем, в конце 1943 г., была перенесена в Соляной городок под названием «Героическая оборона Ленинграда». Созданием выставки, преобразованной затем в «Музей обороны Ленинграда», руководил известный историк и искусствовед, занимавший позднее посты директора Гос. Публичной библиотеки, а затем библиотеки Академии художеств, Лев Львович Раков. В связи с начавшимся все тем же «ленинградским делом», в августе 1949 г., музей приказано было закрыть для посетителей, Л. Л. Раков и четверо других сотрудников подверглись политическим репрессиям за «прославление антипартийной группы и террористическую деятельность» (!). «Основанием» для последнего обвинения послужило хранение в музее образцов оружия с остатками пороха. В 1952 г. музей ликвидирован, многие образцы военной техники сданы на переплавку, некоторые экспонаты уничтожены или переданы в другие музеи. «Музей обороны Ленинграда» восстановлен только в 1989 г. [242] См. подробнее: Там же. С. 114, 352–353, 359, 361–362. .

К нашему сюжету непосредственное отношение имеет звучавшее в годы разгона музея обвинение сотрудников в том, что они занимались «пропагандой» экспонатов, в основном фотографий, «натуралистически» изображавших ужасы блокадной зимы 1941–1942 гг. Вот этот второй, «содержательный», мотив стал одним из главных во время «очистки» библиотек от «идеологически чуждой» литературы. В списки Главлита попал, в частности, солидный (512 с.) литературно-художественный сборник «Девятьсот дней. К 5-летию освобождения Ленинграда от вражеской блокады» (Л.: Лениздат, 1948). В сборнике обнаружен текст выступления все того же П. Попкова на митинге в 1942 г., но главная его «вина» состояла в другом: «В сборнике, — фиксирует упоминавшийся уже протокол заседания Бюро Ленинградского Горкома ВКП(б) «Об изъятии политически вредных книг и брошюр из библиотек Ленинграда» от 17 февраля 1950 г., — опубликованы “Ленинградский дневник” В. Инбер и “Февральский дневник” О. Берггольц. Авторы показывают жизнь города оторванной от общественной и политической жизни страны. В подчеркнуто черном свете Инбер рисует ужасы блокады…» [243] ЦГА ИПД. Ф. 24. оп. 49. Д. 451. Л. 54. .

По той же причине приказом Леноблгорлита № 5 от 14 ноября 1951 г. изымалась повесть Ивана Федоровича Кратта (1899–1950) «Суровый берег», трижды выпущенная в 1947 г. различными ленинградскими издательствами. Повествует она о людях героической ладожской трассы («Дороге жизни» в годы войны), о страшных бедствиях и настроениях людей в те годы. Мотивированного отзыва о ней в архивах обнаружить не удалось, но, судя по всему, конфискована книга за «предоставление трибуны врагу» (мотив, часто встречающийся в цензурных решениях) — на этот раз «паникерам», сомневающимся в скорой победе и освобождении города. Хотя автор и осуждает таких людей, приведенные им выдержки из дневника одного блокадника не могли не обратить на себя внимания идеологических контролеров: «Ленинград обречен, потому что у него нет надежды. Что будет с Россией?… На что люди могут рассчитывать?… Продолжают рыть окопы. А немцы потом их используют…» Говоря же о массовом бегстве из города, автор дневника задает уже явно «непатриотический» и «безыдейный» вопрос, тут же отвечая на него: «Беженцы или эмигранты?.. Странники по родной земле» (с. 29).

Такую же участь, согласно приказу Леноблгорлита № 13 от 4 декабря 1951 г., разделил сборник рассказов поэтессы и переводчицы Елизаветы Григорьевны Полонской (1890–1969), входившей в 20-е годы в группу «Серапионовы братья». Под названием «На своих плечах» сборник издавался дважды в 1948 г., и, хотя «одиозные» имена в нем отсутствуют, был все-таки запрещен, — скорее всего, за слишком мрачные картины блокадной жизни Ленинграда, изображение страданий людей, голода ит. п., о чем «лишний раз» напоминать не следовало.

Весной 1942 г., побывав несколько раз в Ленинграде, начал работу над трилогией о судьбах людей осажденного города А. Б. Чако вс кий, тогда — военный корреспондент на Волховском и Ленинградском фронтах в 1941–1943 гг. Его повесть «Это было в Ленинграде», вышедшая в 1945 г., впоследствии использованная для документально-художественного повествования, романа «Блокада», вышедшего в 5 книгах (1968–1974), также не избежала общей участи. Формальным мотивом изъятия ее послужила сцена встречи автора с Попковым в Смольном. Рассказывая о положении в городе, Попков сказал, в частности: «Сейчас главная задача доставить в город продукты и организовать борьбу с ворами и мародерами» (с. 96). Однако «сомнительными» могли показаться сцены страданий ленинградцев и повальных смертей, публикация отрывков страшного документа — дневника блокадницы. Писатель, посетив Ленинград, «…видит какие-то высохшие скелетообразные существа», умирающих от стужи и голода людей. Оказался в спецхранах и 2-й номер «Ленинградского альманаха», вышедшего в 1948 г., также, скорее всего, за публикацию слишком «откровенных и жестоких», с цензурной точки зрения, сцен в «Записках военного хирурга» А. Коровина.

Такого же рода претензии высказывались к уже упоминавшимся ранее воспоминаниям Д. Т. Хренкова «Осень в Переделкине», посвященным встречам и беседам с Н. С. Тихоновым (см. параграф «Звезда» — они печатались в 3-м номере журнала за 1981 г.). «На стр. 164, — докладывал цензор, — т. Хренков приводит обширную выписку из его беседы с писателем, в которой говорилось о желании Н. С. Тихонова написать книгу о блокаде Ленинграда. На вопрос т. Хренкова: “Почему не был «запущен в дело» написанный вместе с Саяновым сценарий о блокаде Ленинграда?” — Н. С. Тихонов, якобы, ответил: “Нельзя отделить подвиг от страданий. А кое-кому кажется — можно… Подумать только, — в сердцах говорил он, — нашлись авторы, которые с самым серьезным видом утверждают, что снабжение Ленинграда в блокаде было организовано образцово и что число потерь от голода явно преувеличено!”. Основываясь на этом, автор делает вывод, что книга о блокаде Ленинграда не была написана Тихоновым “…не только потому, что он был перегружен текущими неотложными делами, но и потому, что не знал, хватит ли у него сил на полемику ”. На стр. 163–164 приводятся высказывания Н. С. Тихонова о А. А. Кузнецове» [244] ЦГАЛИ СПб. Ф. 359. Оп. 2. Д. 177. Л. 1. Воспоминания Т. Д. Хренкова вышли через три года г. под названием «Встречи с друзьями» (Л.: Сов. писатель, 1986). Текст в нем был восстановлен. . Воспоминания Д. Т. Хренкова все же были в журнале опубликованы. Кое-что редакции удалось отстоять — например, упоминание Тихоновым А. А. Кузнецова, без которого нельзя «…представить себе 900 дней битвы за Ленинград». Но не обошлось, как всегда, и без жертв. Так, например, вместо выделенных курсивом слов появились другие: «что просто она еще не созрела в нем» (с. 164).