Василий Пихорович - Заметки на полях книги «Есть ли будущее у капитализма?»

Майкл Манн, один из авторов книги «Есть ли будущее у капитализма?», начинает свой раздел с таких слов: «Исторические социологи, вроде меня, неплохо предсказывают прошлое, но с будущим дела у нас складываются не очень хорошо» [7–1].

Сама эта книга служит прекрасным подтверждением его слов. Задумана она была, по словам ее инициатора Георгия Дерлугьяна, под тем влиянием, которое в свое время произвели на него прогнозы И. Валлерстайна и Г. Коллинза относительно краха СССР. Было бы логично ожидать от них и других удачных прогнозов. Валлерстайн всячески старается оправдать эти ожидания. Он уверен, что и капитализму приходит конец. Правда, шансы на то, что на смену капитализму придет что-то лучшее, он оценивает как «50 на 50». Согласитесь, что при таком ответе сарказм Манна не выглядит очень уж неуместной.

Сам Майкл Манн в своей части книги, которая называется очень красноречиво «Конец, возможно, и близко, но неизвестно для кого», пишет о том, что «предсказать будущее капитализма или мира невозможно», но в то же время он уверен, что если кому-то «действительно приходит конец, так это революционному социализму» [7–2]. Причем он даже не ставит вопрос, почему невозможен революционный социализм в будущем, а просто в очередной раз «предусматривает прошлое». Вот пришел конец социализму в СССР, значит пришел конец революционному социализму вообще. Это как если бы какой-нибудь социолог 100 лет назад, то есть, скажем, в феврале 1917 года, рассуждал так — Парижская Коммуна потерпела поражение, значит революционному социализму пришел конец. Думаю, что тратить время на критику этого способа предсказания будущего мы не будем, поскольку если в нем и есть что-то, кроме «предсказания прошлого», то разве констатация того факта, что в данный момент мы переживаем период реакции, который, кроме всего прочего, сопровождается большим разочарованием ученой публики в ее былых надеждах на революцию, неверием в способность народных масс влиять на исторические процессы. Вариант, когда социологу просто очень хочется, чтобы революционному социализму пришел конец, мы не рассматриваем. Вовсе не потому, что мы считаем, что желания людей не оказывают никакого влияния на ход истории. Это будет верно только в отношении желаний отдельных социологов. Если же брать в целом, то желания людей оказывают огромное, а иногда и решающее влияние на то, каким будет будущее общества. Ведь в конечном счете общество будет таким, каким его сделают люди. Другой вопрос, что очень часто людям приходится действовать вопреки своим желаниям, а еще чаще, действуя сообразно своим желаниям, люди приходят к очень даже нежелательным результатам. Это обстоятельство сильно путает социологов, и им начинает казаться, что не только «наши шансы получить желаемую(курсив наш — В.П.) мировую систему — пятьдесят на пятьдесят» [7–3], но и любые прогнозы относительно будущего не имеют большого смысла.

То, что будущее является принципиально непредсказуемым средствами исторической социологии, является единственным, в чем сходятся все авторы рассматриваемой книги. И не думаю, что есть смысл с ними спорить. Ведь никто лучше этих людей не знает возможности исторической социологии. Но это совсем не значит, что будущее является непредсказуемым вообще. Проблема здесь заключается не столько в ограниченных возможностях исторической социологии или любой другой социологической теории, сколько в характере общества, будущее которого она взялась предсказывать. Будущее общества не возникает само собой, его творят люди. Но получается так, что в эпоху товарного производства вообще, и при капитализме особенно, люди «не ведают, что творят». В основном здесь царит принцип «хотели как лучше, а получилось как всегда». То есть, плохо.

Причина довольно простая — люди творят свое будущее коллективно, но с развитием разделения труда эта коллективность все больше приобретает формы своей полной противоположности, суть которой заключается в так называемой атомизации общества. И беда не в атомизации самой по себе, а в том, что эта атомизация сопровождается ростом объективной взаимозависимости атомарных индивидов и их объединений. Если в таких случаях разрешено каламбурить, то можно сказать, что дальнейшая атомизация общества в эпоху атомной бомбы, атомных подводных лодок с атомными ракетами на борту и атомных электростанций ни к чему хорошему вести не может. Известно, что естественным состоянием атомизированного общества является «война всех против всех». Но ведь очевидно, что атомная война всех против всех — это и не совсем естественно, и уж точно не может быть состоянием, а только весьма кратковременным процессом.

Только не надо представлять себе «войну всех против всех» в виде того, что все стреляют друг в друга или давят танками маленьких детей. Теоретические принципы (а «война всех против всех» — это именно теоретический принцип) вообще представлять нельзя, их надо научиться мыслить. Так вот, «война всех против всех» отнюдь не сводится к собственно войне, образ которой был положен в основу этого принципа. Вы можете избавить себя от хлопот и, кстати, лишних затрат на то, чтобы убивать своего конкурента, если вам удастся обойти его в процессе конкуренции. Он просто потеряет свой собственный бизнес и, если ему повезет, то наймется на работу к вам или к кому-то другому, а если нет — то потихоньку умрет себе бомжом. Давить детей танками — это вообще невозможная вещь, ведь они будут разбегаться со страху, а танк — он неповоротливый. Не говоря о том, что деток жалко. Особенно — своих собственных. Значительно проще не заводить лишних деток, и тогда не надо будет их давить. Логика чайлд-фри — это отнюдь не психическое отклонение, а просто доведенная до завершения логика «войны всех против всех», или — выражаясь несколько мягче — конкуренции.

Война всех против всех — это не страшно. Там совсем не обязательно убивать. Там достаточно иметь целью своей жизни достижение личного успеха. Или успеха своей семьи, если Вы еще пока довольно старомодный и не прониклись идеей чайлд-фри. Успеха своей "команды", потому что "война всех против всех" предусматривает, что "homo homini lupus est", а волки, чтобы выжить, должны сбиваться в стаи. Или успеха своей нации.

Последний вариант это — "обыкновенный фашизм", но не только социологи, а все образованные люди тут сразу сполошатся и начнут говорить что-то вроде того, что я путаю нацизм и фашизм, а некоторые заявят, что национализм — это просто патриотизм.

А я с ними и спорить не стану. Напротив, полностью с ними соглашусь и даже от себя немного добавлю — что практически любая политика сегодня сводится к политике национализма или, если вам так-угодно, патриотизма. Так всегда бывает накануне мировой войны.