Энди Уорхол - Я стану твоим зеркалом. Избранные интервью Энди Уорхола (1962–1987)

Так я вижу все: поверхность вещей – что-то вроде ментального шрифта Брайля, я просто провожу руками по поверхности вещей. Я считаю себя американским художником; мне здесь нравится, по-моему, здесь очень здорово. Фантастика. Мне хотелось бы работать в Европе, но там я делал бы не совсем то же самое, там я делал бы другое. У меня такое ощущение, что своим искусством я представляю США, но я не критик общества; я просто рисую эти вещи на своих картинах, потому что именно эти вещи знаю лучше всего. Я вовсе не пытаюсь критиковать США, не пытаюсь показывать какие-то там уродства – ничего подобного: наверно, я просто художник, и только. Но я не могу сказать, так ли уж серьезно я воспринимаю себя как художника; я просто над этим не задумывался. Правда, не знаю, как ко мне относятся в прессе.

Я больше не занимаюсь живописью, около года назад я ее бросил и теперь просто снимаю фильмы. Я мог бы заниматься тем и другим одновременно, но кино интереснее. Для меня живопись была просто фазой, через которую я прошел. Но теперь я делаю кое-какие парящие скульптуры: серебряные прямоугольники; я их надуваю, и они парят в воздухе. Но не как мобили Александра Колдера, мои ни с чем не соприкасаются, а просто свободно парят. Только что устроили ретроспективную выставку моих работ и заставили меня на нее прийти, и это оказалось очень весело: туда набилось столько народу, чтобы посмотреть на меня, а может, на мои картины, что пришлось снять картины со стен, и только после этого нас смогли вывести наружу. Наверно, людей обуял большой энтузиазм. Я не согласен с идеей, что на некоторых моих картинах я изображаю основные секс-символы нашего времени – Мэрилин Монро, Элизабет Тейлор, ведь в Монро я просто вижу обычного человека. Символично ли, что я пишу Монро такими неистовыми красками? Это красота, а она красива, а если что-то красиво, краски симпатичные, вот и все. Или типа того. Картина с Монро была частью серии о смерти, которую я делал, серии с изображениями людей, которые умерли от разных причин. У меня не было никакого глубинного резона делать серию о смерти, никаких «жертв нашего времени»; вообще не было никакого резона ее делать, только поверхностный резон. Я наслаждаюсь миром; он приносит мне огромное удовольствие, но я не чувственный. Я слышал от людей, что мои картины – такой же важный составной элемент модных кругов, как одежда и автомобили; наверно, так все начинается, и вскоре все модные вещи станут одинаковыми; это лишь начало, дальше станет лучше, и все превратится в полезный декор. Я не считаю, что нехорошо быть модным и успешным, ни капельки; ну а мой успех, это… э-э-э… он просто дает человеку какое-то занятие, знаете ли. Например, здесь, на Фабрике, я пытаюсь наладить бизнес, но очень многие просто приходят и сидят сложа руки, бездельничают, я такого не терплю, ведь я-то работаю.

Чтобы достичь успеха, мне не понадобилось много времени, я прекрасно зарабатывал коммерческими иллюстрациями; собственно, в той сфере я зарабатывал лучше, чем картинами и фильмами, которые никакого успеха не снискали. Когда успех пришел, он не стал для меня сюрпризом; это просто работа… просто работа. Я никогда не думал о том, чтобы прославиться, это неважно… Сейчас я чувствую себя абсолютно так же, как раньше… Я не эксгибиционист, каким меня пытаются изобразить в прессе, но, с другой стороны, я не такой уж трудяга: только кажется, будто здесь я работаю усердно, на самом деле не так уж усердно, потому что все картины копируются моими ассистентами с моего единственного подлинника, совсем как на фабрике, потому что мы производим по картине в день, по скульптуре в день и по фильму в день. Работу, которую выполняю я, несколько человек могли бы выполнять ничуть не хуже, потому что выполнять ее очень просто: образец у тебя прямо перед глазами. Как-никак, есть много живописцев и графиков, которые просто делают какой-то набросок и отдают кому-то другому на доработку. Есть пять поп-артистов, которые делают одну и ту же работу, но в разных направлениях: один из них – я, другой – Том Вессельман, его творчеством я чрезвычайно восхищаюсь. Я не считаю себя лидером поп-арта и не думаю, что как художник я лучше других.

Я никогда не хотел стать живописцем; я хотел стать чечеточником. Даже не знаю, являюсь ли я примером новой тенденции в американском искусстве, потому что в Америке так много всего делается, и так хорошо и так замечательно, что трудно определить, где тут тенденция. Я не согласен с фразой, что значительная часть молодежи смотрит на меня благоговейно; да, вроде бы мое творчество нравится молодняку, но для них я вовсе не лидер, ничего подобного. Думаю, когда мы с моими ассистентами привлекаем к себе большое внимание везде, где появляемся… дело в том, что мои ассистенты выглядят просто великолепно, и вообще-то люди глазеют именно на них; не думаю, что этот фурор из-за меня.

Мы делаем фильмы, картины и скульптуры просто ради того, чтобы наc не выселили из помещения. Как-то я сделал обложку для TV Guide , чисто ради того, чтобы оплатить аренду Фабрики. Я не скромничаю, просто мне помогают очень талантливые люди, и, когда камера включается, она просто фокусируется на актерах, которые делают то, что положено, и делают это отлично. Не то чтобы мне не нравилось говорить о себе, просто обо мне, в сущности, нечего сказать. Когда я даю интервью, то мало разговариваю и мало что говорю; в эту самую минуту я, в сущности, ничего не говорю. Если вы хотите узнать все-все об Энди Уорхоле, просто взгляните на поверхность: поверхность моих картин, моих фильмов и меня самого, вот он я. А под ней ничего нет. Я вовсе не считаю, что мое положение признанного художника неустойчиво, меня не страшат изменчивые тенденции искусства: они, в сущности, ровно ничего не меняют; если у тебя есть ощущение, что тебе нечего терять, то и бояться нечего, а мне терять нечего. Факт моего признания в модных кругах ничего не меняет: если меня признают, это волшебно, а если нет – неважно. Меня могут столь же внезапно забыть. Это не так уж важно. «По большому счету, это неважно» – такая у меня всегда была философия. Это скорее восточная, чем западная философия. Думать обо всем слишком трудно. Думаю, людям вообще хорошо бы поменьше думать. Я не пытаюсь учить людей что-то увидеть или что-то почувствовать на моих картинах; никакой поучительности в них нет.

Свои первые фильмы я снимал, в течение нескольких часов обходясь только одним актером, который делал на экране что-то одно и больше ничего: ел, или спал, или курил; я так снимал, потому что обычно люди ходят в кино просто посмотреть на звезду, сожрать кинозвезду, – и вот наконец-то у вас есть шанс смотреть только на звезду, смотреть сколько вздумается, и уже неважно, что он там делает, шанс жрать его сколько влезет. Кроме того, это был более простой способ съемки фильмов.