Аркадий Ваксберг - Белые пятна

Я искренне верю в то, что справедливость обязательно торжествует. Но — только тогда, когда за нее воюют, когда веру в добро не теряют даже на самых крутых жизненных поворотах, когда стойко добиваются утверждения истины вопреки всем, кто пытается ее извратить. В этой борьбе человек, отстаивающий правое дело, если он действует спокойно и убедительно, упорно и терпеливо, непременно встретит единомышленников, найдет поддержку, обретет соратников на всех уровнях — и «внизу», и «вверху». А тот, кто не борется, не обретет ничего, ибо никогда еще не было так, чтобы уныние и пассивность кому-нибудь приносили победу.

Путь к истине порою извилист и долог, вот почему списывать в прошлое то, что еще не имеет конца, преждевременно и опасно. Память всегда служит истине, забвение же — только обману и лжи.

Время действительно лекарь, но оно лечит лишь утоленную боль.

1982

Сразу же после появления очерка в газете Прокуратура СССР и Министерство юстиции РСФСР направили в Воронеж своих ответственных сотрудников. Результаты проверки были обсуждены на бюро горкома КПСС. Секретарь горкома И. Ларин сообщил газете о принятых мерах. На многих виновных были наложены строгие партийные взыскания. От занимаемых должностей отстранены прокурор А. К. Кузнецов и судья А. П. Лузанов. Горком партии пришел также к выводу, что Л. А. Копытина утратила моральное право быть директором Левобережного горпищеторга в связи с преступлением сына. Лишилась она не только директорского кресла (переведена на рядовую работу в универмаг), но и депутатского мандата. Сам же преступник был отчислен из института и возвращен для отбывания наказания.

О серьезных выводах, сделанных после публикации очерка, сообщили также первый заместитель Генерального прокурора СССР Н. А. Баженов, первый заместитель министра юстиции РСФСР Ю. Д. Северин, председатель Комитета по физической культуре и спорту при Совете Министров РСФСР В. Г. Смирнов, секретарь Воронежского областного совета профессиональных союзов А. М. Назарьев.

Результаты проверки были рассмотрены коллегией Прокуратуры СССР. Генеральный прокурор СССР А. М. Рекунков издал специальный приказ, которым предложено всем прокуратурам сделать необходимые выводы из очерка «Мастер вольной борьбы» и обеспечить неукоснительное соблюдение требований закона о неотвратимости ответственности за совершение преступлений.

И через год, и через два после публикации очерка продолжали приходить письма-отклики — трогательное проявление человеческой солидарности, потребность помочь тому, кто в беде, — наглядно опровергая унылую формулу скептиков о том, что, дескать, газета всегда живет один только день.

Получается: не всегда.

Время проходит, а я все не могу забыть ее, эту историю. Даже, скорее, наоборот: думаю о ней все чаще и чаще. Один вопрос меня мучает, и теперь уж никто не даст на него ответа: если б тогда поступил я иначе, был бы у истории этой не горький, а счастливый конец? Или ничего бы не изменилось? Смог ли бы я помочь? Да и должен ли был помогать?

Помню: пришло письмо. Одно из тех, что ежедневно приходят в редакцию. Этобыло личное, ко мне обращенное, — отклик на статью, появившуюся в газете. Если б я знал, что история будет иметь продолжение, что переписка затянется, письмо хранилось бы и по сей день. Но я не предвидел, не придал значения, и вот его нет, этого первого, самого главного, пожалуй, письма, затерялось куда-то по давности лет.

Странное дело: я отлично помню его содержание. Даже вид его помню: два листка из школьной тетрадки, ученический почерк, синие выцветшие чернила, а внизу приписка — зелеными… Чем-то, значит, задело меня, зацепило, царапнуло, а казалось банальным и пошлым. И — что хуже гораздо: фальшивым. Подсказанным кем-то. Продиктованным даже. Лишенным главного, без чего диалог невозможен: достоверности мыслей и чувств.

Писала девчонка из села под Ташкентом. Запомнилось имя — цветистое, выспреннее: Сонета. Ей самой, наверно, было неловко — что еще за Сонета?! Назвавшись раз своим полным именем, она подписалась скромнее: Соня. Соня Ц.

Я внимательно прочел письмо, хотя, признаюсь, без всякого интереса. Ибо с историями, подобными этой, я встречался не раз. Соня рассказывала, как оговорила она ни в чем не повинного человека. Обвинила его, будто бы он надругался над нею, обидел, унизил, а на самом деле все было не так: «по-доброму», «по-хорошему»… «Насильника» осудили, и Соня не может смириться с мыслью, что из-за нее страдает невинный, которого она любила и любит.

Как пишутся такие письма, я знаю. Встречался с ними в суде не раз и не два. Письма, где ложь перемешана с правдой, а выдумка кажется истиной, по-житейски понятной и объяснимой. Ибо время прошло, страсти утихли, спала боль потрясений, жизнь вошла в свою колею. Близкие осужденного подобрали ключ к потерпевшей. Посулами и слезами, подарками и заботой. А может быть, чем-то еще… И жертва сдалась. Не зверь же она, не палач, не мести ведь жаждет. Если толком во всем разобраться, что-то и правда было иначе. И человека, в сущности, жалко. Что ей дал приговор? Ничего ровным счетом. А тут — надежда на поворот судьбы: обещает жениться. Или устроить жилье. Или что-то еще… Соблазн велик, а от нее нужно так мало! Только письмо: дескать, ошиблась, кругом не права, лишь теперь одумалась и отрезвела…

Вот какое письмо написала мне Соня Ц., не вызвав желания ей ответить. Из отдела писем автору сообщили: писатель, к которому вы обратились, занят, для газеты материал интереса не представляет, направьте жалобу в прокуратуру или в суд.

Месяц ли прошел, два или три — точно не помню. Пришло еще одно письмо — оно сохранилось. И снова адресовано мне. Всего несколько строчек: «Я не прошу о помощи… Можно, чтобы я приехала поговорить лично с Вами? Хочу рассказать все-все. Тогда мне будет легче. Напишите — когда, приеду в любое время».

Я подумал о том, что советчики у Сони совсем неплохие, ход придумали ловкий. Ну, с чего бы ей вдруг приезжать — за тысячи километров? Не на исповедь же, не ради душевного разговора! Покоробила эта попытка втянуть меня обходным маневром в неправое дело. Я ответил лаконично и сухо: «Ваш приезд не вызывается необходимостью. К сожалению, ничем помочь не могу».

Сурово, скажете вы. Но зачем напрасные надежды? Пусть знает: на помощь рассчитывать нечего. И больше не пишет.

Она и не написала. Написал «он». «Разрешите представиться: Василий Антонович М. Это по моему делу писала Вам Соня. Она сообщила мне о своих письмах на Ваше имя… Если позволите, я все опишу подробно про свое горе, а Вы оцените и сделайте то, что сочтете нужным…»

Ну мог ли я запретить человеку «описать» свое горе? Даже если его «описание» не могло иметь реальных последствий. Так пришло еще несколько писем — подробных, грустных и совершенно ненужных. Ненужных — ибо помощи ждал он напрасно. И все же писал. Набралось страниц тридцать пять — целая исповедь…