Аркадий Ваксберг - Белые пятна

Надо ли быть специалистом, чтобы понять: положение угрожающее? Даже не угрожающее — катастрофическое. И что есть только один-единственный выход: всеобщий аврал. Сейчас же. Ни минуты не медля.

Слесари вернулись на завод, разыскали газосварщика Силаева, которому за четыре месяца до этого было поручено исполнять обязанности начальника участка, и рассказали ему, что видели. В этих делах Силаев был не очень-то сведущ, обратился повыше — к начальнику энергоцеха Надеждину. «Что за паника? — удивился Надеждин. — В первый раз, что ли? Да про эту дамбу тут каждый знает». И ушел: на него свалилась в тот день уйма забот. Действительно — уйма: говорю без малейшей иронии.

Что было дальше? Дальше не было ничего. Целых десять дней — ничего! Каждый «отреагировал»: слесари предупредили, и. о. начальника уведомил, начальник успокоил. И вроде бы даже был прав: по рассказам очевидцев выходило, что дамба прорвется вот-вот, а она не провалась ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.

Прорвалась она через десять дней.

Ширина прорыва составила четырнадцать метров, а длина — пятнадцать. Стремительно хлынул мутный поток, понесся к реке, заливая отравой пастбища и поля, луга и дороги.

Бассейновая инспекция потом подсчитает: в Тобол вылилось 580 тысяч кубометров «химически грязной воды» (а если сказать по-простому, то — яда).

Подсчитают потом и эксперты: погибли сотни гектаров капусты, огурцов, моркови, ячменя, кукурузы, уничтожены многолетние травы, орошаемые сенокосы, снесены постройки, разрушена оросительная система, размыты пути. Отравленные воды Тобола выбросили на берег ни много ни мало тридцать пять тонн погибшей рыбы (в основном, щуки и лещи). Множество предприятий и хозяйств, в том числе четыре совхоза, — среди особенно тяжело пострадавших. Ущерб, исчисленный в деньгах, намного превысил миллион рублей. Ущерб, подсчету не поддающийся, — куда как больше: кто гарантирует полное выздоровление почвы? Надежную очистку реки? Кто определит близкие и отдаленные последствия проникновения яда в корма, семена, в подпочвенные воды? Да и как вообще подсчитать, чем потом — через месяц, через год или два — отзовется сегодняшняя беда?

Наступил час расплаты.

Но расплачиваться-то, оказалось, фактически некому. Каждый нашел доводы в свою защиту и был, если уж говорить откровенно, по-своему прав.

Ссылались на плохой проект — он, действительно, был не из лучших.

Ссылались на то, что постройка сооружений велась с отступлением от проекта — и это, как принято говорить, увы, имело место.

Ссылались, само собой разумеется, на погоду: в июне вроде бы задождило. И ветер, кажется, был — он способствовал напору воды.

Что еще было? Все было! Все, на что каждый кивал, стремясь отыскать спасительную соломинку. И тогда получалось, что спрашивать не с кого. Тем более не с кого, что никто ни о чем толком не знал.

Вот для примера переписанный мною из судебного дела красочный диалог между следователем и начальником отдела техники безопасности Холодовым:

« Вопрос.Велся ли контроль за эксплуатацией системы испарения?

Ответ.Не могу пояснить.

Вопрос.Производились ли обследования состояния дамб системы испарения?

Ответ.Затрудняюсь ответить.

Вопрос.Ремонтировалась ли когда-нибудь эта система?

Ответ.Затрудняюсь ответить.

Вопрос.Кто конкретно занимался на заводе охраной природы?

Ответ.Указать не могу».

Продолжим? Или прервем, поскольку диалог занимает еще три страницы и ничем не отличается дальше ни по стилю, ни по содержанию от приведенных строк?

Давайте прервем, чтобы дать слово другому свидетелю (свидетель — именно так!): начальнику медно-аммиачного производства Кадамцевой. Того самого производства, которое и дарит нам «химически грязную воду».

« Вопрос.Бывали ли вы когда-нибудь на полях испарения?

Ответ.Никогда.

Вопрос.Кто следил за состоянием дамб?

Ответ.Это мне не известно.

Вопрос.Как проводилась эксплуатация системы?

Ответ.Не могу пояснить.

Вопрос.Обсуждался ли на совещаниях или оперативках вопрос о контроле за работой очистительных сооружений?

Ответ.Не могу пояснить.

Вопрос.Интересовались ли вы вообще, что происходит с отходами вашего производства?

Ответ.Это меня не касается.

Вопрос.Имеется ли какая-нибудь инструкция по эксплуатации очистительной системы?

Ответ.Это мне не известно».

Первая реакция на краткие, но выразительные ответы свидетелей: вранье. Попытка ввести в заблуждение. Любым путем отстраниться: не слышал, не видел, молчу…

Но то лишь перваяреакция. Теперь, ознакомившись с положением дел на заводе достаточно полно, могу твердо сказать: ответы правдивы.И в том, что они правдивы, куда больше беды, чем если бы это была ложь.

Действительно: о том, как работают «поля испарения», как должныработать, что происходит там наяву — на «полях», в десяти километрах от города, — об этом на заводе едва ли толком кто-либо знал. Уже после несчастья, когда стали искать концы, когда надо было понять, кто за что отвечает хотя бы формально, нигде не нашлось ни одного (представляете, ни одного!) первичного документа: ни акта приемки сооруженной системы очистки (с условиями и оговорками, о которых сказано выше), ни инструкции по ее эксплуатации, ни приказа, который возложил бы на кого-то какие-то обязанности — конкретно и четко. И опять возражу, если кто-то подумает: упрятали, изъяли или, проще сказать, украли. Ничуть не бывало! Одни документы попросту утонули в тоннах бумаг, другие выкинуты на свалку за полной ненадобностью, третьих не было вовсе. «Не до того было!» — ответил на мой вопрос один из работников завода, и над фразой этой, которая сначала вызывает протест, право, стоит подумать.

Я вспомнил о ней уже в Алма-Ате, погружаясь в подробности той истории. Розыск отдаленных причин катастрофы привел меня в Госплан республики. Ответственный сотрудник, с которым я говорил, выслушав мой монолог насчет разгильдяйства, ставшего причиной прорыва, реагировал коротко: «Все не то!»

«А что будет — то?» — спросил я. И он показал документы, взглянув на которые я понял, что они уведут меня от прорыва слишком уж далеко. Но — вот парадокс: чем дальше я от него уходил, тем больше к нему приближался.

Сначала я наткнулся на цифру, которая не могла не поразить: в том году, когда случился прорыв, план выпуска продукции завода по производству синтетической пряжи выполнен был едва на 15 процентов. (Теперь, «скорректированный» резко и многократно, он выполняется уже на все сто.) Конечно, отстающие предприятия не бог весть какая уж редкость, но — чтобы 15 процентов!..