Аркадий Ваксберг - Белые пятна

Наиболее интересным, между тем, оказался ответ подчеркнуто неофициальный, хотя он был отпечатан на бланке и подписан человеком, занимающим высокий общественный пост. Я называю этот ответ неофициальным в том — условном, разумеется, — смысле, что он отличался не только деловитостью, но еще и личным неравнодушием, душевной болью, высоконравственным отношением к случившемуся. За потерянными рублями автор увидел потери моральные, менее всего поддающиеся быстрому восполнению.

Автор этого ответа — человек замечательный, в республике широко известный — Герой Социалистического Труда, первый секретарь Кустанайского райкома Компартии Казахстана Вера Васильевна Сидорова. Она нашла очень точные слова, чтобы определить необычную «тональность» своего письма: «Очерк «Прорыв» требует, как нам кажется, не только официального ответа, но и естественной человеческой реакции — ведь тысячи жителей нашего района явились свидетелями того, о чем рассказал писатель». И верно: разве производственный конфликт привлек наше внимание? Индустриальная проблема? Разве технологические процессы нас взволновали?

«Тот, кто был на целинной земле, — продолжала Вера Васильевна, — знает, какого огромного труда и усилий стоят нам миллионы пудов хлеба, с каким старанием возделывается каждый целинный гектар. Зелень на солонцовых почвах — это не только самоотверженный труд, это еще и огромная любовь к земле! И вот все это гибнет, пропадает впустую труд сотен и тысяч людей. Из-за чего? Из-за преступной халатности, безразличия, разгильдяйства, душевной глухоты некомпетентных, равнодушных работников завода.

Ущерб, нанесенный хозяйствам нашего района, исчисляется миллионом рублей. Но прав писатель: истинные размеры ущерба будут подсчитаны еще не скоро. До сих пор не затянулись шрамы земли, куда попала отравленная вода. Стоят выжженные, высушенные гектары, где еще совсем недавно благоухала зелень. Уничтожена рыба — отнюдь не в одном поколении. Не могли пользоваться водой для орошения совхозы «Александровский» и имени Павлова, Кустанайский откормсовхоз. Они потеряли из-за этого многие центнеры овощей, кормов…»

С этим эмоциональным письмом партийного руководителя района перекликалось не менее эмоциональное письмо овощеводов, принявших тогда на себя едва ли не главный удар. От имени своих товарищей написал бригадир 5-й овощеводческой бригады совхоза «Притобольский» А. Ялалов: «Материальный урон в конце концов может быть подсчитан. Но нас волнует в не меньшей степени моральный урон. Никому из руководителей завода не пришло в голову приехать к нам в совхоз, предстать перед рабочими, принести повинную, подумать вместе о том, как скорее залечить раны. Руководство завода было озабочено лишь тем, как отвести от себя расплату за содеянное. И это побуждает нас считать, что должного вывода из случившегося не сделано».

Совхозный бригадир был тем более прав, что ведомство, которому завод подчиняется, — Всесоюзное объединение промышленности химических волокон — отреагировало на публикацию очерка бюрократической отпиской, а после вторичного выступления газеты с критикой столь странной «позиции» — глухим молчанием. И однако оснований для пессимизма все-таки не было: ревностное, отнюдь не формальное отношение к делу тех, для кого работа — сама жизнь, позволяло надеяться, что раны все же будут залечены и урок — извлечен.

Сейчас, когда пишутся эти строки, на отравленной солончаковой земле все еще нет никаких признаков жизни. Но когда — будем надеяться! — эта книга увидит свет, там должны появиться (даже по очень осторожным прогнозам) первые зеленые всходы…

Весь апрель то лило, то дуло, а тут разом все прекратилось — и дождь, и ветер, небо очистилось, солнце загрело, за какие-то два дня берег сплошь покрылся травою и был готов к приему гостей. Подгадала погода, как по заказу: на Первое мая весна обернулась истинным летом.

Четыре супружеских пары — Мухины, Лопухины, Сухорученко, Воробьевы, иные с детьми, — предвкушая двухдневный отдых, захватили палатки, продукты, походное снаряжение и отправились в давно облюбованные места. Купаться было еще нельзя, но зато загорать — самое время, и, наскоро поставив палатки, мужчины тотчас разделись, подставив солнцу побледневшие за зиму спины. А женщины на траве, пахшей пробудившейся влажной землею, расстелили белоснежную скатерть и украсили «стол» нехитрой закуской, которая удивительно славно «проходит» под благодатный весенний воздух, хорошее настроение и добрую шутку. Тем более что в центре «стола» живописно выделялась горка свежих помидоров. Весной помидоры — поистине редкость, оттого-то, наверно, так хотелось надкусить их, посыпать солью и с наслаждением, не торопясь, аппетитно жевать.

Жевать, к сожалению, не пришлось. Послышалась пьяная брань, потом — гогот и топот. Откуда-то из-за кустов на поляну ввалилось восемь окосевших юнцов, кто — с гитарой, кто — с сумкой под мышкой. Не будь даже того, что случилось потом, — праздник уже был испорчен. Уже было не до закуски и не до загара — лишь бы дети не услышали мат и лишь бы жены не ударились в панику.

А для паники были все основания. От вторжения хулиганов уже пострадала компания по соседству. Уже один «просто так» пнул ногой пожилого туриста, а другой «просто так» зафутболил в кусты бидон с питьевой водой. Уже нависла над кем-то занесенная, как топор, гитара и чья-то пятерня «нежно» прошлась по дрожащей щеке отдыхавшего дачника.

Женщины торопливо отвели в палатку детей. Потом вернулись — на помощь мужьям. Хулиганы приблизились к походному «столу». Оглядели с ухмылкой расставленную еду. И, победно горланя, протопали по ней сапогами. Помидоры лопнули, превратились в хлюпкую кашу, залив скатерть кровавым пятном.

Потом, два с лишним года спустя, Мухин признается, что именно в тот момент, когда он увидел помидоры, смятые сапогами, — именно тогда у него екнуло сердце. И брань терпел — зубы сжал, но терпел. И гогот. И пятерни тоже не испугался. А от вида раздавленных помидоров вдруг стало не по себе.

Странно? Пожалуй. Что он, в самом деле, помидоров не видел? Трояк пожалел? Или закуски не оставалось? Еще целый рюкзак, нетронутый, лежал возле палатки: продуктов они навезли не на день — на неделю. И с хулиганами пришлось встретиться тоже не в первый раз. Уж чего-чего, а этого навидался. Так почему же, почему именно сейчас захолонуло сердце?

Даже теперь, когда все позади, он не может ответить на этот вопрос. Он сидит в редакционном моем кабинете, поседевший, усталый, с потухшими голубыми глазами — старик в свои 38 лет, — и повторяет как заклинание: «Не знаю… Не знаю…» И я испытываю неловкость от того, что снова и снова вынуждаю его возвращаться к тем роковым минутам.