Аркадий Ваксберг - Белые пятна

В протесте первого заместителя Генерального прокурора СССР А. М. Рекункова (вскоре он стал Генеральным прокурором страны) все вещи были названы своими именами — убедительно и категорично: «В результате ошибочного подхода к оценке доказательств в описательной части приговора необоснованно указано, будто потерпевшие женщины «набрасывались» на хулиганов, а последние лишь «вырывались» или «отбивались». В связи с этим суд неправильно оценил и действия Мухина. Признав, что Мухин оказался на месте столкновения с хулиганами уже после того, как Хорьков ударил его жену и она упала, суд расценил последующие действия Мухина не как естественную реакцию на поведение хулигана, а как «расправу». Однако в сложившейся обстановке нанесение Мухиным ударов палкой по голове Хорькову явилось необходимой обороной…»

Горькая и постыдная эта история подходила к концу. Но до конца оказалось еще далеко.

Президиум областного суда решил почему-то спустить это дело на тормозах. Решение было такое: поскольку следствие допустило «нарушение норм уголовно-процессуального закона, президиум не находит возможным отменить приговор… с прекращением дела производством, как ставится вопрос в протесте, а считает необходимым направить его на новое расследование…» Логика, конечно, неотразимая: за беззаконие, допущенное следствием, отвечать должен Мухин! Даже меру пресечения не изменили — оставили под стражей.

Следователь Л. Целиков и прокурор А. Снежков воспрянули духом: дело снова оказалось в их руках. Снова появилась возможность «доказать» — хотя бы частично — свою правоту. Решили так: убийство из хулиганских побуждений — это, пожалуй, уж слишком. Номер не вышел. Но вот убийство с превышением пределов необходимой обороны, скорее всего, подойдет. Будут сыты волки, уцелеют и овцы: Мухина освободят (ведь он уже отбыл срок по этой статье), зато пребывание его под стражей получит формальную базу. Кто посмеет тогда их обвинить в том, что человек, ни в чем не повинный, промаялся в колонии целых два года?

Все началось сначала: допросы, экспертиза, очные ставки. Чтобы «обосновать» новый виток.

«Обосновали»… Но ненадолго. Прокурор следственного управления прокуратуры области Р. М. Новиков, проявив принципиальность и верность закону, отменил это постановление, продиктованное единственной целью: во что бы то ни стало доказать свою правоту. Наконец-то под делом окончательно и бесповоротно действительно появилась черта.

И вот Мухин на свободе. Полностью реабилитированный. Восстановленный во всех правах. Возвратившийся на прежнюю работу. Обретший снова семью и дом.

Его приняли тепло и сердечно, помогли сразу же включиться в трудовой ритм, почувствовать себя желанным и нужным. И даже те, кто заочно, походя, ни в чем толком не разобравшись, говорили о нем злые, несправедливые слова, даже они стараются не вспоминать былое и как-то загладить свою вину.

Он вновь среди близких, с женой, защищая которую так горько и незаслуженно пострадал. Все хорошо, и он счастлив.

— Ну что, Вячеслав Иванович, — говорю я ему, — вы не верили в справедливость, а она-то и победила.

Он согласно кивает, нахмурившись и откидывая молодецки свисающий на лоб поседевший мальчишеский чубчик.

— Окажись вы снова в такой ситуации, как бы вы поступили? Ведь правда же — точно так же? Дали бы отпор хулиганам и защитили их жертвы…

Я вижу, как еще резче обозначилась складка на лбу, как сжались его кулаки и сузился взгляд, и жду ответа, в котором не сомневаюсь: «Разумеется, дал бы… Защитил бы — всегда…»

Но Мухин молчит. Он смотрит на меня полинявшими голубыми глазами, выбирая слова для ответа. Смотрит долго, устало, не решаясь, как видно, сказать то, что у него на душе. Потом все-таки говорит:

— Никогда!

Что-то подступает к его горлу, он отворачивается, кашляет, достает платок. И повторяет:

— Никогда… Никогда…

1978

«Нет, не верю я этому «никогда». Не верю! — Так начал свой отклик на опубликованный очерк видный юрист профессор Г. З. Анашкин. — Не может Вячеслав Иванович Мухин — человек с ярко выраженной гражданской позицией, активно защищающий нравственные ценности нашего общества, неуклонно следующий закону, повелевающему не проходить мимо преступных посягательств со стороны кого бы то ни было, — не может такой человек изменить принципам, по которым он жил и жить будет. Но понять его эмоциональную реакцию чисто по-человечески я могу. Да, нелегко смириться с мыслью, что ты незаслуженно пострадал, оставаясь верным закону и совести. Но торжество правды в нашем обществе непреложно — и мы убедились воочию на рассказанном нами конкретном примере, что это действительно так».

Тема, заявленная в очерке, была, конечно, далеко не нова, но «снять» ее дано не науке, не публицистике, не закону и не суду — только жизни. Жизнь, однако, ее пока не сняла, хулиганов, увы, меньше не стало, а потребность дать им отпор, наоборот, возросла, ибо неизмеримо выросла гражданская активность наших людей, их непримиримость к любой нравственной деформации, тем более — к агрессивной и злобной, отравляющей, омрачающей бытие.

Почти тридцать лет назад на страницах той же «Литературной газеты» выступил известный драматург Николай Погодин. Выступил в не совсем обычной для себя роли публициста. И посвятил выступление, казалось бы, очень далекой от круга своих интересов проблеме — статья называлась ясно и недвусмысленно: «Необходимый предел обороны».

Столкнувшись с очевидной несправедливостью — осуждением человека, защищавшегося от хулиганов, — он чутко почувствовал разрыв между правосознанием огромного большинства народа и судебным приговором, отразившим перестраховочную позицию некоторых юристов-практиков.

Прошли годы, но проблемы, волновавшие драматурга, отнюдь не утратили своей остроты. Так, во всяком случае, мне показалось, когда я обдумывал и писал очерк «Завтрак на траве». Вероятно, тема очерка была нащупана правильно, сюжет — из великого многообразия сюжетов, предложенных жизнью, — выбран точно, поскольку читатель откликнулся на публикацию взволнованно, страстно. Любопытно, что буквально все письма, полученные мною, свидетельствовали о полном понимании того, что автор хотел сказать, ради чего взялся за перо, к чему призывал. Юристы же и редакторы продолжали тревожиться, как бы очерк не был понят превратно, как бы иной неразумный читатель не подумал, что брошен клич к самосуду, к произвольной расправе с нарушителями общественного порядка. Или — напротив: как бы он не подумал, что с хулиганами лучше не связываться, а то, чего доброго, как Вячеслав Иванович Мухин, сам попадешь в переплет.