Аркадий Ваксберг - Белые пятна

А у Мухина не было времени идти с жалобой на Хорькова. И ждать, когда его убьют, он тоже не стал. Если бы его убили, можно не сомневаться: убийцам и хулиганам спуску бы не было! Осудили бы их как миленьких, строго и беспощадно…

Но Мухина не убили — вот за это, как видно, и пришла расплата. Пришла в виде вопросов, на которые трудно, да, пожалуй, и невозможно дать рассудочно точный ответ. Зачем Мухин взял палку? Зачем пустил ее в ход? Почему туристы не стали ждать, когда хулиганы приблизятся, а вышли сами навстречу? Надо ли было обороняться, если числом они (включая еще и детей!) превосходили тех, кто напал?

Может, вообще туристы сами затеяли драку… Может, это не они оборонялись от хулиганов, а хулиганы — от них…

Именно так — не текстуально, конечно, а по существу — отвечали юристы разных уровней, разных званий на обращения отца и жены. Той самой «злостной хулиганки», за достоинство которой Мухин вступился. «Оснований для отмены приговора не найдено…» — под этой классической формулой, за которой скрывалось отсутствие аргументов, поставили свои подписи ответственные сотрудники прокуратуры и суда.

Впрочем, почему же это — нет аргументов? Они есть. Точнее, он — не они. Аргумент один: о необходимой обороне речь не может идти, так как вред, причиненный Хорькову, несоразмерен опасности, нависшей над Мухиным. Несоразмерен — старый, испытанный довод, против которого нечего возразить.

Давайте все-таки возразим. И разберемся в конце-то концов, что такое «несоразмерность».

Разобраться при помощи умозрительных схем нам не удастся. Ибо схема повелевает: если реальнаугроза жизни, можно убить; если реальнаугроза царапины, можно поставить синяк; если реальна угроза испортить отдых — что тогда? Ничего. Но кто ее будет определять, эту реальность? И — когда? Потом — в кабинете следователя? Или в зале суда? Даже там это очень непросто. А на «поле брани», где действует не только фактор времени, но и «фактор» чувств? Как — там?..

Попробуем поставить себя на место Мухина и честно скажем себе, как поступил бы каждый из нас в той «экстремальной», неожиданной ситуации. Нет, иначе: как долженбыл поступить? Когда человека душат, он борется, это ясно. А вот если ему всего-навсего плюют в душу? Издеваются над близким человеком? С жеребячьим гиком вторгаются в его жизнь, попирая не только его права, но и элементарные чувства?

Как ему быть, этому человеку? На плевок «соразмерно» ответить плевком, на синяк — синяком, а на брань не ответить ничем, ибо она, как известно, на вороту не виснет? Или потребовать документы, установить самоличность обидчика и обжаловать в надлежащем порядке его «нехороший поступок»?

Так, наверное, было бы проще — для следствия. Спокойнее — для суда. Ну, а общество наше — оно выиграло бы от этого или же проиграло?

Нет, я тоже за соразмерность. Соразмерность ответной реакции.На обиду. На оскорбление. На цинизм и дерзость. Реакции, а не результата. Потому что — пусть извинят меня теоретики — бесчестно требовать от оскорбленного соразмеренности действий. Бесчестно и низко.

Тут уместно мне будет взять в союзники великого русского юриста, в судебной практике которого не раз случалось такое: «Оскорбленный… вне себя от справедливого гнева хватал хулигана за горло или наносил ему вполне заслуженный и совершенно понятный удар». Но не все, далеко не все и в его времена считали, что ответный удар заслужен и совершенно понятен. Вот что отвечал Анатолий Федорович Кони своим оппонентам, утверждавшим, будто его точка зрения «офицерская», а не юридическая: «Я… предпочитаю офицерскую точку зрения хамской, в силу которой под угрозой наказания я должен безропотно переносить и допускать насилия и оскорбления, и если мне придется ввиду грубого оскорбления меня или моих близких первым встречным мерзавцем пустить в ход палку и даже револьвер, я буду считать это большим несчастьем, но виновным себя в драке никогда не признаю. Позвольте вас спросить, если вы будете идти по улице с вашей супругой или дочерью и какой-нибудь наглец… позволит себе относительно вашей спутницы телодвижение, прикосновение или слово в высшей степени возмутительного свойства, а затем, когда вы поспешите благоразумно уходить, станет вас преследовать и плюнет вам в лицо… то что же вы станете делать?.. Вы скажете вашей спутнице, при дерзком хохоте окружающих: постой здесь. Я пойду поищу городового. Только советую вам не вытирать лица: вы уничтожите вещественное доказательство!»

Прошу прощения за слишком длинную цитату, но точнее, убедительнее, нагляднее, по-моему, и не скажешь. Если твой друг, самый близкий тебе человек, подвергся глумлению, ты не только можешь — обязан защитить его честь. Любыми средствами, которые подсказывают тебе твоя гражданская совесть, твой жизненный опыт, твое представление о добре и зле. Достаточно отступить от этого бескомпромиссного императива, и мы вольно или невольно станем покровителями преступников.

Возможно, юрист и не должен оказаться в плену у эмоций. Не возможно — бесспорно. Но человек, внезапно, без всякой причины и без всякого повода, «просто так» оскорбленный, подвергшийся глумлению и издевкам, может ли он без эмоций?

Внезапно повергнутый в стрессовую ситуацию и вынужденный на мгновенную ответную реакцию — это уже совсем не тот человек, который безмятежно валялся на траве, подставляя спину лучам солнца. Психологически. И даже биологически — совершенно не тот!

И мы хотим от него холодной и трезвой рассудочности? Математически выверенной соразмерности действий? Не хотим ли мы невозможного? Да и вообще — хотим ли? Перестраховочная, бездушно казенная, уныло чиновничья позиция некоторых юристов, которым не ведомы сложные движения человеческой души, — что общего имеет она, эта позиция, с нашим законом, с нашей моралью? С присущей членам нашего общества гражданской активностью, непримиримостью к злу, взаимовыручкой, взаимопомощью, с чувством хозяина в своем доме?

И я думаю, поступи Мухин иначе, не заступись он за друга, за женщину, за жену, не дай он отпор бесчинству ничтожеств, возомнивших, что они — они, а не мы! — хозяева этой земли, — вот тогда мы были бы вправе с него спросить и судить беспощадно. Судом чести и совести его покарать — за то, что не сдал экзамен на человека.

Но он его сдал, и правда — не сразу, но зато с неизбежностью — восторжествовала. Делом заинтересовался Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко. Была назначена тщательная проверка — объективная и всесторонняя. И наконец вместо казенных отписок отцу Мухина, ветерану труда, инвалиду войны, пришел такой человечный ответ: «По Вашей просьбе Прокуратура СССР проверила дело по обвинению Мухина В. И. В президиум областного суда внесен протест, где поставлен вопрос о прекращении дела за отсутствием в действиях Мухина В. И. состава преступления.