Аркадий Ваксберг - Белые пятна

Подошли. Уставились на походную кухню. Один, тот, что похлипче, поднял крышку кастрюли, заглянул. Жадно втянул ноздри. Остальные причмокнули языками: запах поистине впечатлял.

Молчали.

Молчали «гости». Молчали хозяева. Ветер шелестел пожелтевшими листьями. Вольно цвиркали птицы, гоняясь за мошкарой.

В протоколе одного из допросов сказано так: «Пришельцы в течение длительного времени молча разглядывали Трубкиных и их вещи, находившиеся на расстеленном брезентовом покрывале». Кто может в таких случаях определить длительность времени: для преступников и для жертв оно тянется не одинаково.

Впрочем, нет еще ни жертв, ни преступников: трое вполне «окосевших» мужчин (Трубкин: «От них на расстоянии несло перегаром»; «гости»: «Мы пили с самого утра вперемежку водку, вино и пиво») просто стоят и смотрят. Стоят и смотрят, ковыряя в зубах и бережно прижимая к бокам четыре бутылки. И в этом стоянии, как там его ни толкуй, криминала нет никакого. Никакого, хотя разом рухнуло все: и солнце, и небо, и покой, и простор. И хочется лишь одного: скорее уехать. Побросать все к чертям, от всего отказаться, без отдыха вкалывать еще целый год — только бы не чувствовать над своей головой эти тупые, пьяные рожи.

— Метр найдется? — нарушил молчание самый юный из всех.

Теперь нам известно, что «юному» тоже за тридцать, но там, на косе, в драматичной той «мизансцене», внезапно созданной жизнью, показался он Трубкиным и опрятным, и совсем молодым. И голос его не очень их резанул, интонация тоже была человечной. «Пронесет!» — подумал Владимир Васильевич. Мирно, с охотой даже ответил:

— Чего нет, того нет: я не плотник и не портной.

Шутка, однако, не имела успеха. Огрызнулся второй — крепыш весом за девяносто, с ручищами мясника:

— Дай метр!

Голос его, хриплый и угрожающий, разительно отличался от голоса первого, избавляя от напрасных надежд и иллюзий.

«Не пронесет!» — уточнил для себя Владимир Васильевич. Мозг заработал ясно и четко. Уже не было ни страха, ни шока — только воля и собранность, хладнокровие и осторожность.

Крепыш выразительным жестом показал, что называется «метром» на языке алкашей и ханыг: тара! Сосуд, в который можно налить.Инна Сергеевна протянула «гостям» банку из-под майонеза и бумажный стаканчик.

Но налитьпришельцы отнюдь не спешили. Появилась иная, более важная цель: «пощекотать нервы» — так с подкупающей откровенностью определил ее на допросе неделю спустя один из ханыг.

«Щекотание» началось. Вот как вспоминали о нем впоследствии «гости».

Турков Владимир Николаевич («юный» и «симпатичный», тридцати одного года, образование среднее, слесарь автобазы «Каховсельстрой»): «…Когда женщина дала нам банку и бумажный стакан, мы сели, выпивали, предложили выпить мужчине, но попросила выпить женщина. Потом мы еще выпивали, вместе обедали и вели общий разговор. Потом мужчина сказал, что ему нужно собираться в Москву: стал складывать вещи. Мы сели в их машину и вместе поехали…»

В рассказе «гостя»-крепыша (Скачко Александр Андреевич, тридцати двух лет, образование среднее, лесник Каховского лесничества) эта милая пляжная сценка выглядит еще идилличней и задушевней: «С моими друзьями Турковым и Артехой мы очень любим природу. Немного выпив (по тщательно собранным данным — не менее двух бутылок водки, двух бутылок вина и шести бутылок пива. — А. В. ), мы решили освежиться на берегу. Там обычно бывает много отдыхающих. Нам хотелось поговорить. Но на этот раз никого не было, кроме мужчины и женщины (Трубкиных. — А. В. ), поэтому мы направились к ним. Они пригласили нас обедать, а выпивка была наша. Мужчина отказался, потому что он за рулем и ему сразу надо было ехать в Москву, а женщина выпивала с нами. Мы беседовали и шутили. Потом вместе поехали на машине».

Все радует в этих рассказах: и лиричность, и точность деталей, и непринужденная интонация, и психологическая достоверность поведения всех участников, и, главное, неприкрытая правда! Ясное дело, Трубкины, проделав путь в полторы тысячи километров и едва отгуляв неделю, побеседовали с ханыгами, пообедали дружески вместе и тотчас же, на ночь глядя, ни с того ни с сего заспешили обратно, в Москву.

Было, конечно, все по-другому. «Гости» потребовали обеда. Смачно чавкая, опорожнили кастрюлю, не оставив хозяевам даже на донышке. Съели все, что возможно: без закуси водка «не шла». Похабствуя и юродствуя, вели «беседу» друг с другом: о том, что мужа пора «порешить», а с женой — «разобраться». Трубкины молча слушали. В «беседу», естественно, не вступали. И куражиться не мешали: что верно, то верно. До предела напрягшись, Трубкин ждал «физических действий». Ждал удара, чтобы ответить.

Удара, однако, не было. У Артехи появился вдруг нож. Пока что — лишь появился. Как «фактор». Как реальная данность, с которой надо считаться. Лежал на коленях и говорил сам за себя.

— Пей! — приказал инженеру Артеха, не тронув ножа, но выразительно на него посмотрев.

Именно тут прозвучала фраза насчет поездки в Москву: предстоит, мол, дорога, выпить никак не могу.

— Сможешь! — шевельнул усами Артеха. Приблизился к Трубкину, тронул лезвием. «Пощекотал».

Пришла на помощь жена — вызвалась выпить вместо него (помните: «попросила выпить женщина», «женщина выпивала с нами»), Артеха поднес ей «метр». Вливая, стучал по донышку пальцами. «Щекотал».

Инна Сергеевна старалась, чтобы жидкость текла мимо рта. Артеха подставил руку, собрал капли в ладонь. Плеснул. Брызги попали в глаза. От острой рези зажмурилась. Но — смолчала. И муж промолчал.

Снова пошла «беседа». Не с Трубкиными — друг с другом. Молчание, похоже, бесило ханыг больше всего. Взорвались бы Трубкины, ответили, огрызнулись, взмолились хотя бы, даже дали бы в зубы — любой вариант был бы, наверно, приемлем. Ибо понятен. Потому что тем самым их держали бы все же за равных. За тех, с кем можно ругаться и драться. Кого можно просить. Кого можно бояться. Возмущаться и проклинать. Упорное и глухое молчание выводило бандитов за невидимую черту. Отрезало от людского сообщества. Убедительно и неотвратимо, на доступном им языке давало понять: вы не люди, вы — нелюдь. Какой может быть с нелюдью разговор? Его нет и не будет.

В ход пошли анекдоты. Анекдоты «со смыслом». Про лексику не говорю, она очевидна. Содержание же всех «анекдотов» удручало однообразием: про то, как «решали» мужчин, а с женами — «разбирались».

Трубкины продолжали молчать. Обстановка накалялась все больше. Приближалась развязка.

Тщетно муж и жена оглядывали дивный днепровский пейзаж: равнодушная природа сияла своею вечной красой. Людей судьба не послала.

Теперь «гости» перешли к изложению своих взглядов на жизнь. Артеха радостно сообщил, что он «сидел», и даже не раз, и что резать курортников (пусть не волнуются!) он не желает: ему милее душить. Или «замачивать» кулаком. Скачко высказал пожелание поджечь машину на месте, а хозяев раздавить сапогом, «как жаб или мух». Турков подхихикивал, выражая готовность включиться.