Сергей Григорьянц - Гласность и свобода

После триумфального выхода первого номера на пресс-конференции в моей квартире, куда втиснулась чуть ли не сотня журналистов со всего мира — начала свободной печати нового времени, власти поняли, что с моим освобождением они несколько поторопились. Их ожидания, что я буду послушным объектом для рекламы перестройки и вернусь к литературоведению — не оправдываются. Меня пригласил к себе Д.Ф. Мамлеев — тогда заместитель председателя Комитета по печати СССР и стал уговаривать прекратить издание «Гласности».

— Ну, зачем вам это? Вы можете печататься в любой газете или журнале в СССР. Я это гарантирую.

Меня публикации в «Правде» не соблазняли, да и не только я писал и печатался в «Гласности».

— Закона о печати в СССР нет. Разрешение на издание журнала я получать не обязан. Первый номер «Гласности» уже вышел, выйдет и второй.

Почти каждый день радио «Свобода», «Би-би-си», «Голос Америки» и «Немецкая волна» передавали теперь уже сообщения об издании первого свободного журнала в СССР и материалы из него. Опять арестовать меня было для властей уж очень невыгодно, хотя аресты по политическим обвинениям, правда, несколько сократившиеся, в СССР все еще продолжались.

Проблема была в другом: для издания серьезного журнала нужны были профессионалы. Среди диссидентов, издававших «Бюллетень «В», их не было. К тому же Лена Кулинская, как только представилась возможность, уехала заграницу — ей до смерти надоели игры советской власти и хотелось серьезно и свободно поработать по специальности. Таня Трусова тоже с наслаждением вернулась к преподаванию русской литературы (как всегда не оглядываясь на идеологических цензоров), и для нее это было дороже журнала, который могли делать и другие.

Ася и Кирилл никуда не уходили, но понимали и говорили вслух, что для серьезного журнала нужны, кроме них, новые, более профессиональные люди. Через несколько месяцев в «Гласность» пришел, тоже освободившись из лагеря, журналист Алексей Мясников. Но либеральные советские журналисты, в том числе и из «Нового мира», — осторожные Андрей Нуйкин, Юрий Черниченко, Отто Лацис и другие, встречаясь со мной в общественных местах, боялись даже здороваться. Впрочем, как их было винить — идти или нет в тюрьму за желание сказать правду каждый решает сам, а они, как и все мало верили словам Горбачева. По Москве гуляла частушка:

Память о недавних арестах была еще так свежа. Более храбрый Анатолий Стреляный вскоре начал работать на радио «Свободе» и тоже не нуждался в нищей «Гласности». Единственный из крупных журналистов Василий Селюнин — ведущий публицист на экономические темы в «Известиях» — сам предложил пару своих очень серьезных аналитических статей, но и то, с формальной точки зрения, как запись его выступлений в конференц-зале «Известий», куда, конечно, сам меня провел, а перед этим передал текст.

Единственно возможным путем создания хоть в какой-то степени профессионального журнала было привлечение людей окололитературных и околобогемных, но все же более умелых в журналистике, чем диссиденты. Так в редакцию пришли Володя Ойвин, совсем юные Митя Эйснер, Митя Волчек, Андрей Бабицкий, Виктор Резунков — у них было дополнительное преимущество — благодаря молодости и далекости от диссидентского движения не надо было размышлять об интересе к ним «комитета» до этого. Позже из Новосибирска приехал Алексей Мананников, отсидевший три года в лагере за неосторожное письмо приятелю. Пришли и еще несколько человек с менее ясными для меня судьбами. Все они в «Гласности» стали известными журналистами. Вместе с Ниной Петровной Лисовской, Андреем Шилковым и, конечно, моей женой Тамарой, с которой мы учились вместе на факультете журналистики и которая была редактором, вероятно, лучшим, чем я, они и составили «костяк» редакции — первого в эпоху «перестройки» и единственного (по тем быстротечным временам) крупного, с внятной диссидентской традицией независимого журнала в Советском Союзе. Свою, очень холостяцкую, квартиру предложил для редакции Кирилл Попов.

Андрея Черкизова, который захотел работать в «Гласности» и пришел с этим ко мне, я побоялся брать в редакцию: его связи с певцом Петровки и Лубянки Юлианом Семеновым были хорошо известны и казались малоподходящими. Номенклатурная должность через пару лет — председателя Комитета по авторским правам за рубежом (то есть по контролю за публикациями заграницей) только подтвердили мои опасения. Некоторые бравурные его статьи меня не убеждали — в тюрьме бывало и не такое. И без него только что созданная «Гласность» уверенно становилась на ноги и набирала обороты с неожиданной даже для нас скоростью.

Приходил с разведкой Глеб Павловский. Он был из тех диссидентов, кого я называл «покаянцами» (отец Дмитрий Дудко, Звиад Гамсахурдия, Петр Якир, Виктор Красин), то есть людей, которые были арестованы КГБ, но не были осуждены, так как покорно и публично признали, что все, что они писали и говорили, было им продиктовано ЦРУ и являлось, как они теперь поняли, чудовищной клеветой на дивный и демократический лагерь мирового социализма.

Сотрудничество с «компетентными органами» у Павловского, по-видимому, продолжилось и теперь, он был заместителем главного редактора тонюсенького и мало известного кому-нибудь, кроме диссидентов, журнальчика «Век ХХ и мир». С его помощью особо доверчивым диссидентам объясняли, что ничего своего создавать и издавать не надо — они могут печататься вполне легально. Ковалев, Богораз, Абрамкин и некоторые другие покорно печатались в этом, созданном для них КГБ и никому не известном журнале. Зато у этих диссидентов создавалась замечательная иллюзия причастности, вписанности в этот меняющийся, но бесспорно советский мир.

Хорошо сшитый нарядный костюм Павловского так контрастировал с захламленной квартиркой Кирилла Попова и нищей советской одеждой сотрудников «Гласности», что уже одного этого было достаточно, чтобы понять, что пришел — чужой. Его шеф-редактор Беляев вскоре прислал еще и смазливого мальчишку провокатора, назвав его своим секретарем. Одновременно, но якобы совершенно случайно в редакции оказался и другой известный провокатор КГБ — Сергей Потемкин [1] Тот, что всучил как бы секретные материалы американскому журналисту Никлосу Данилоффу с тем, чтобы его можно было арестовать и обменять на советского шпиона. К этому времени Потемкин пошел «по духовной линии» и вскоре будет в печати в «Московском комсомольце» и заявлениях в прокуратуру разоблачать Моссад, организовавший, по его «достоверным сведениям», убийство отца Александра Меня, то есть отводил подозрения от КГБ. Потом он станет секретарем литовского митрополита Хризостома — единственного публично признавшегося в сотрудничестве с КГБ, а потому нуждавшегося в дополнительном контроле, а пока организовал, странную полухристианскую молодежную организацию «Братство диалога». .