Лазарь Флейшман - В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Скорое падение большевизма неотвратимо: против него и крестьянство, и рабочие. В руководстве «пока» слишком много евреев.

Поэтому антисемитизм, всегда распространенный на юге и на западе страны, сейчас распространился на всю шестую часть суши. «Значит, при этих двух ненавистях, социальной, т. е. ненависти низов к новым коммунистическим верхам, и национальной, т. е. ненависти русских к евреям, эта коммунистическая еврейская власть утвердиться не может. Она падет, и мы должны это предвидеть…» (с. 356). Что делать на другой день после падения большевиков? Поменьше ломки, не повторять ошибок революции 1917 года. Сохранить следует все, что можно сохранить. Уже в силу самой ненависти, которую вызывает советская власть, «пропорция новизны» будет велика. Поэтому надо не углублять революцию, а локализовать ломку. Даже советская конституция не так уж плоха; достаточно убрать из нее все глупости и модифицировать.

По вопросу о будущей власти председатель политсовета МОЦР доказывал, что республиканская форма правления дискредитирована большевиками и единственной возможностью является монархия: «Мне кажется, что здраво рассуждающий человек, хотя бы он был убежденнейшим республиканцем, при этих обстоятельствах будет трудиться над учреждением в России монархии». Но до ее восстановления будет переходное время, разрешение нынешнего династического кризиса произойдет только в результате волеизъявления народа. До этого момента потребуется переходное, «временное» правительство. Кто должен его возглавить? «Нет самой бедной хаты в России, где бы не знали имени Великого Князя Николая Николаевича. Это имя занесли солдаты пятнадцатимиллионной армии, которой он был водителем. Его знает и помнит вся Россия. Из этого, я думаю, вы сделаете сами вывод, на ком можно сконцентрировать народное внимание, любовь и пиэтет в переходную эпоху…» (с. 363).

Время работает на нас, поэтому спешить с переворотом не надо. Чем более нормализуются условия жизни в России, тем меньше шансов большевикам удержаться у власти, потому что население никакой признательности к ним за эти улучшения не испытывает. Будущий строй «та деятельная группа, которую я имею честь представлять в этой нашей с вами беседе, мыслит как монархический, но вобравший в себя необходимую самодеятельность населения». Самодеятельность эту «надо не угашать, а развивать»; «однако, чтобы эта самодеятельность не выплеснулась за рамки, за которыми кончается созидание и начинается разрушение, требуется, чтобы на страже основных устоев человечества была сила, мощная духовно и достаточно численная количеством, сила приблизительно в типе выступившего сейчас на мировую арену фашизма. Основными же устоями человечества эта группа признает то, что до коммунистических экспериментов лежало в основании человеческих единений всего мира: уважение к религии и моральному началу, здоровый национализм, не переходящий в шовинизм, сознание важности духовной культуры, наравне с материальной, не только не угашение, но пробуждение человеческого духа во всех областях, свобода трудиться, работать и мыслить, всяческая поддержка творчества, то, что выражал Столыпин лозунгом “ставка на сильных”, и вместе с тем смягчение этого сурового лозунга во имя христианского чувства, которое мы исповедуем, смягчение его милостью к слабым…» (с. 364).

Таким образом, размышления спутника по купе в «Слипинг-каре» в пункте о фашизме естественно перекликались со взглядами автора, как они проведены на страницах книги. Ценность фашизма для Шульгина в первую очередь в том, что это — панацея от коммунизма: избавиться от коммунизма можно лишь дисциплинировав себя, другими словами — став фашистами. При этом фашизм и коммунизм (ленинизм) — два родных брата. Различие их в том, что коммунизм хочет весь народ превратить в скотов, а самому править; для фашизма же власть не самоценна, он правит постольку лишь, поскольку люди — скоты. И все же им не закрыта дверь: задача фашизма — превращение скотов в людей (с. 224).

Однако апология фашизма у Шульгина не является безоговорочной и безусловной. Существует опасность того, что, достигнув власти, фашисты и сами могут превратиться в «сволочь»: будут издеваться над бесправным населением, станут хамами. Избежать этого можно, только если ими руководить будет человек «исключительного благородства и неодолимой властности» (с. 187–188).

Другой центральной в книге явилась еврейская тема. И в ней сквозит глубоко личное, пристрастное отношение автора. В своем волынском имении, накануне путешествия, Шульгин из конспиративных соображений отрастил бороду и стал, по собственному убеждению, неузнаваем — неотличим от старого еврея. Прогуливаясь по Крещатику, он с мрачным неудовольствием отмечает огромное скопление евреев, в четыре раза превышающее число русских лиц на улице; с Подола евреи переместились на Крещатик, из периферии в центр (с. 170). Но по зрелом размышлении он приходит к выводу, что евреям все же существующий коммунистический режим должен быть столь же враждебен, как и русским, поскольку он сковывает коммерцию.

Перед отъездом из Киева в Москву (конец первой части), не сумев перекрасить бороду, автор полностью ее сбривает [160] Аллюзию на этот эпизод Дм. Жуков находит в романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». См.: Дмитрий Жуков, «Ключи к “Трем столицам”», в кн.: В. В. Шульгин. Три столицы (Москва: Современник, 1991), с. 446. Задолго до него, об этом же и о том, что роман «Двенадцать стульев» — советская пародия на книгу Шульгина, писал Р. Врага С. Л. Войцеховскому 20 июля 1961 г. См.: Hoover Institution Archives, S. L. Voitsekhovskii Papers, Box 3. Cp.: Теодор Гладков. Награда за верность — казнь (Москва: Центрполиграф, 2000), с. 113. . Этот фабульный момент таит в себе, несомненно, символический подтекст: во второй части, насыщенной политическими дебатами и размышлениями, происходит как бы «сбрасывание масок» и у самого Шульгина, и у гостеприимных его хозяев. «Еврейский вопрос» при этом сохраняет все свое значение. Ему отведена целиком заключительная, 25 глава. Названа она «Возвращение» — на первый взгляд, потому, что описывает возвращение Шульгина в Москву из краткой поездки в Ленинград. Но название содержит и другой, более важный смысл, так как относится и к отъезду Шульгина из СССР. И вот в этот прощальный момент повествование превращается в воображаемый монолог автора, обращенный к воображаемому же («коллективно-среднему») еврею («хорошему человеку»), названному в книге Липеровичем. Для вящего эффекта автор в этой главе прибегает к комическому, издевательски-игривому передразниванию еврейской речевой манеры. Так сильна вера Шульгина, что падение коммунистического режима неизбежно и переворот разразится в ближайшие же месяцы или недели, что все рассуждения практически сведены к доброму совету евреям срочно оставить Россию, хотя бы временно эвакуироваться (пусть и в Палестину), чтобы спастись от неминуемого погрома (с. 404–411).