Лазарь Флейшман - В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Очень прошу Вас в ближайшие дни устроить наше свидание, всего лучше завтра утром [328].

«Интриги», о которых пишет Струве, состояли в расхождениях в оценке ущерба, нанесенного разоблачением «Треста». Они были осложнены резким обострением соперничества Кутепова и Врангеля. Обнаружение факта провокации в «Тресте» поколебало влияние Кутепова на вел. кн. Николая Николаевича. Однако совещание 2 июня завершилось без вынесения какого бы то ни было решения относительно целесообразности или нецелесообразности продолжения боевых действий в советской России кутеповскими отрядами. После этого совещания Кутепов встретился с глазу на глаз с Врангелем и просил его поддержки в трудную минуту. Ближайший друг Врангеля в Париже генерал П. Н. Шатилов сообщал ему о своих дальнейших переговорах:

Другой вопрос — это твое поручение в отношении Кутепова. Ты просил поддержать его теперь, когда он сам идет к нам с повинной. С ним я говорил 2 раза, но очень коротко. Только завтра мы сговорились встретиться у него, чтобы поговорить вволю.

Однако и за два коротких разговора я ясно увидел, что ни о какой повинной не может быть и речи. Мне кажется, что и теперь он занимает в отношении тебя боевую позицию. Он говорит о какой-то борьбе, которую мы с тобой ведем против него, и о том, что ничто и никто не может его заставить сойти с того пути работы, на котором он теперь стоит. Все события в России (взрыв в Петрограде, убийство на дрезине и адск<���ую> машину в Московском Г.П.У.) он приписывает себе. Он мне сообщил, что он командировал специально для этого определенных лиц, что адск<���ая> маш<���ина> подложена Захарченко, что убийство на дрезине совершено Касаткиным, которому он поручил совершить этот террор<���истический> акт, чтобы подтвердить свою к нам искренность. Заговорил он опять о том, что, собственно говоря, провала не было, что он не доверял Тресту и что у него всегда были и др<���угие> пути работы. Лишь немного он смутился тем, что я ему сказал, что вижу, что он продолжает стоять на опаснейшем пути работы с провокаторами.

Завтра поговорю с ним детально. Думаю, что наш разговор лишь подтвердит мое заключение, что в оценке настроения Ал. Пав. ты ошибся [329].

Спустя два дня он послал уточненную оценку положения:

Дорогой Петруша, я несколько обеспокоен тем, что письмо мое от 14/VI я послал не с оказией, а по почте. Если бы оно пропало, то это могло бы повредить Ал<���ександру> Павловичу. Напиши мне, пожалуйста, о получении указанного выше письма.

Вчера я был у Кутепова. Говорил с ним долго. В общем я вынес впечатление, что мы с тобой были оба не правы в определении его настроения.

Конечно, не может быть и речи о какой-либо повинной, с которой, как тебе казалось, он к тебе пришел. Нет также и сознания полноты провала его работы. Но того боевого в отношении тебя тона, какой у него был при бывших у меня с ним до того коротких встречах, уже я не встретил. Объясняю это тем, что бывший в то время у него подъем от удачи в России уже остыл, причем он уже не уверен, что история с дрезиной дело рук О. Ст. Кас. <���Опперпута-Стауница-Касаткина.> Следовательно, себе на кредит он может вписать лишь историю в Петербурге. В отношении этого акта он уже имеет донесение.

Итак, он решил работу продолжать, причем я не верю, что он будет со мной достаточно откровенен. Впрочем, на его месте я бы сам не делился бы ни с кем. Его излишняя болтливость ему сильно повредила, т<���ем> более что откровенен он бывал именно с теми, с кем нужно было бы быть скрытным.

Расстались мы по-хорошему, но я все же мало верю в то, что он сумеет побороть в себе то чувство ревности, которое испытывал всегда в отношении тебя [330].

Врангель отвечал ему:

В искренность А. П. Кутепова я также не верю. Кто раз предал, всегда готов предать и второй. Мне казалось в то же время, что его приход ко мне, добрые слова, просьба поддержать его морально показывали, что он ищет сближения. Независимо от характера его побуждений, я в интересах общего дела не видел оснований его отталкивать. Если этих побуждений у него нет и нет оснований ожидать от него изменения его поведения, то остается лишь по-прежнему, игнорируя его происки, пресекать лишь попытки его вносить смуту в умы чинов его бывшего корпуса.

Много сложнее вопрос с работой его в порученной ему Великим Князем области. Как показал опыт, работа эта гибельна для пользы общего дела, гибельна для тех, кто там в России творит то же дело, что и мы, гибельна и для тех лучших, которые идут за нами и падают жертвой. Могу ли я, зная все это, молчать, допуская их гибель, молчанием моим как бы одобряя действия А. П.? Говорить с Великим Князем, как показал опыт, бесполезно. Остается, б.м., одно — потребовать от А. П. или представить неопровержимые доказательства его утверждений, что работа его не потерпела краха, или потребовать от него от этой работы отойти, предупредив, что в противном случае я вынужден буду предостеречь тех, кто идет за мной, о гибели, которая им грозит. Но удар по А. П. был бы ударом по В. К. Мы стоим перед заколдованным кругом… [331]

По этому обмену письмами видно, до какой степени вопрос о «провокаторстве» и чекистском шпионаже являлся определяющим в том, что П. Б. Струве называл «интригами». В этой ситуации не было сюрпризом то обстоятельство, что официальное советское объявление о раскрытии неудавшегося покушения на М. Лубянке и о гибели всех преступников в перестрелке противники Кутепова в эмигрантских верхах восприняли с недоверием, как еще одно проявление «грязной игры» чекистов, как продолжавшуюся советскую провокацию, составную часть общего дьявольского плана.

Извещение ТАСС было обнародовано рано утром 5 июля:

В ночь со 2 на 3 июня с. г. имела место (как это известно из правительственного сообщения от 10 июня с. г.) предупрежденная сотрудниками ОГПУ попытка взорвать жилой дом № 3/6 по М. Лубянке. В результате розысков ОГПУ установило, что злоумышленниками, совершившими попытку взрыва, являются трое террористов: Захарченко-Шульц, Оперпут и Вознесенский, нелегально перешедшие границу в СССР из Финляндии 31 мая с. г.

Во главе этой группы была известная монархистка, близкая родственница и правая рука английского агента генерала Кутепова, М. В. Захарченко, она же Шульц. Последние месяцы она, вместе с б. савинковцем Оперпутом, руководила из Финляндии террористическо-шпионской работой.

После неудачи покушения на взрыв террористы направились в Смоленскую губернию, где в 10 верстах от Смоленска Оперпут был застигнут крестьянской облавой, организованной ОГПУ 19 июня с. г. При задержании Оперпут оказал вооруженное сопротивление и был убит в перестрелке. Захарченко-Шульц с ее спутником Вознесенским 23 июня наткнулись на красноармейскую засаду в районе Дретуни, высланную белорусским особым отделом ОГПУ, в перестрелке с которой оба они были убиты. Оперпут был опознан как лично, так и по принадлежащим ему вещам своею женой, брошенной им в России, и следователями, допрашивавшими его ранее по делу савинковской организации. Захарченко-Шульц была опознана целым рядом сидящих в ОГПУ Кутеповских агентов, прибывших из-за границы. Найденный среди других материалов дневник Оперпута с описанием подготовления взрыва и всего маршрута террористов от границы полностью подтвердил имевшиеся данные ОГПУ по этому делу.