Ирина Дементьева - Командировка

Сережку из-за наждачного ветра оставили во внутреннем дворе, где он в новой шубке и зеленых фетровых валенках выводит спирали на своем трехколесном велосипеде, а снаружи над размытыми, курящимися поземкой очертаниями земли стояло чистое бледно-синее небо с четкой архитектурой облаков.

Тундра уходила в полярную ночь. Теперь только окна избы Дегтяревых будут светиться до нескорого рассвета и поскрипывать будет близкая земная ось.

Проторговалась Валя Фомина, школьная буфетчица. С сентября по декабрь благополучно продавала ребятам печенье и конфеты, носила из совхозной столовой бачки с горячим. А накануне нового года пришла ревизия и обнаружила у Фоминой недостачу.

Растратчицу жалели: куда она теперь, в школе-то свои детишки хоть на глазах. Находились и трезвые головы — пустили, мол, зайца в капусту; перебирали на память последние Валькины обновы: видное стеганое пальто из красной болоньи, золотое кольцо, сама будто хвасталась, — за сорок пять рублей.

В Подгощах Фомины недавно, переехали прошлой весной. Поставили на задах аккуратный домик в два окошка. Обращенная к деревне стена выкрашена в небесно-голубой цвет. Зимой окна занавешены изнутри. Зато, говорят, в теплое время рамы настежь, и по всей улице слышно, как у Фоминых крутят радиолу.

Идет мимо местный парень, завидует: хороши у Фоминых пластинки, новинки эстрады. Идет директор средней школы Виталий Геннадьевич, радуется: весело, дружно живут Фомины. Идет кладовщица Капитолина Васильевна, Фоминым родня, хмурится: говорила, покупайте стиральную машину, а они польстились на музыку. Идет Евгения Соломина, соседская дочь, библиотекарь из Новгорода. Сворачивает к дому, видит разбросанные дрова, обкусанные топором поленья — рубил кто-то неумелой рукой.

Судить Валентину не стали. В пятницу после ревизии вызвал ее к себе директор совхоза и велел идти думать до понедельника. В понедельник она явилась в контору и сказала, что будет платить недостачу из своей зарплаты. Собственноручное ее заявление было подшито в папку «исполнительные акты». Так и договорились.

И не было бы, конечно, тревожного письма в редакцию, если бы не одно чрезвычайное обстоятельство, о котором в селе не то чтобы умалчивают, но пригляделись, привыкли, хоть сейчас даже в голове не укладывается, как это можно было привыкнуть? В доме за голубым фасадом жили четверо детей, старшей из которых, Вале — она-то и растратчица! — к моменту ревизии было пятнадцать лет. Остальные школьники: Коля в седьмом, Таня и Вера — в четвертом. Отец их, совхозный рабочий, умер три года назад, мать с тех пор все болела, в прошлом году в феврале и ее не стало. Старший брат Василий уехал учиться на курсы шоферов от райвоенкомата.

Собирались в свое время отправить всех четверых в школу-интернат, но родственники уговорили оставить под отцовской крышей; только перевезли дом на центральную усадьбу. Нынешняя глава семьи, Валя, в прошлом году окончила восемь классов, на другой день после выпускного бала попросилась на сенокос. Все лето ходила в поле, скопила деньги на то самое пальто из красной болоньи. А осенью вновь встретилась с соученицами в своей школе: подружки сели за парты в 9-м классе. Валя начала торговать в буфете, куда ее пристроили — и сама-де в тепле, и младшие на глазах. Так и жили. Пока не случилась беда.

— Ну как ты думаешь, Валя, — спрашиваю я, — куда все-таки могли деться эти триста рублей?

— Триста пятьдесят один рубль двадцать девять копеек, — поправляет Валя и впервые взглядывает на меня.

— Ты получала товар по весу?

— Нет, весы чего-то не работали.

— А в накладных значилось по весу?

— Когда по весу, когда поштучно.

— Пересчитывала?

— Пересчитывала, — неуверенно говорит Валя.

И вдруг с отчаянной детской обидой начинает рассказывать о грузчиках из района, которые привезут товар, сбросят и кричат: давай скорее расписывайся! Привезли ей зачем-то восемьдесят больших пирогов, а они на следующий день прокисли. Она выставила их на крыльцо. Несвежий суп наутро тоже выливала. О том, что недоброкачественные продукты можно списать, она не знала, а спросить не смела.

Торговать даже в школьном буфете надо уметь. Одной наивной уверенности, что если сама не взяла, то ничего и не пропадет, очевидно, недостаточно.

— Валя, — попросила я после некоторых душевных колебаний, — покажи кольцо.

Валя сняла с пальца колечко. На его внутренней стороне, там, где ставят пробу золота, было четко выгравировано: «Ц. 45 коп.»!

— Почему же ты согласилась платить, если знаешь, что не виновата?

— Приехал прокурор, испугалась…

«Прокурором» оказался новгородский адвокат А. М. Березовский, который по совместительству выполняет в совхозе «Прожектор» обязанности как бы юрисконсульта. Впрочем, на этот раз Березовский был в Подгощах, по его словам, с чисто лекционными целями, ездил пропагандировать среди сельских жителей юридические знания. Он и мне готов дать консультацию, притом бесплатную.

— Эта девочка, — пунктуально разъясняет Березовский, — не должна платить: с одной стороны, то, что произошло в школьном буфете, нельзя квалифицировать как кражу; с другой стороны, как несовершеннолетнюю ее нельзя считать материально ответственным лицом…

— Но ведь она платит! Почему бы вам было не проконсультировать своевременно саму Валю?

— Девочка сама захотела платить, — невозмутимо отвечает адвокат, — по ее личному желанию совхоз вычитает из ее месячной зарплаты по 20 процентов.

Адвокат лукавит: под диктовку «пропагандиста юридических знаний», походя провернувшего в пользу совхоза и это небольшое дельце, Валя «попросила» вычитать из ее заработка по 30 рублей, это совсем не двадцать процентов.

— Да, как, кстати, у этой девочки дела? — благодушно поинтересовался адвокат в конце нашей беседы.

Дела у «этой девочки» к тому времени стали совсем неважные. Какое-то время она совсем не работала. Получив зарплату 8 копеек на руки, Валя весь вечер проплакала у соседки — бабы Нюши Карташевой. Потом баба Нюша еще полночи бегала вокруг дома Фоминых, заглядывая в окна: «Она, Валька, таёмая, умолчливая, боязно, как бы беды какой над собой не сделала»… Неделями жили ребята на рубли и трешки, собранные бабой Нюшей и другими женщинами с их улицы.

Нет, конечно, и совхоз проявлял заботу. Вале решили предоставить высокооплачиваемую работу доярки, чтобы легче погасила долг. Два дня она походила — и не смогла: первая дойка в пять утра, а надо и печь растопить, и своей корове дать корм, и младшим ребятам картошки нажарить, и в школу их проводить. Ей было повезло: перевели на группу телят. Телята оказались смирные, не то что коровы, к Вале быстро привыкли, и работа ей понравилась. Но однажды пришла утром на ферму, а ее телят нет, группу перегнали к новой телятнице. Почему? Так толком ей никто ничего и не сказал.