Ирина Дементьева - Командировка

Коровы эти были делом всей жизни Мосягина. В его жизни много чего было, но бесполезно, даже неправильно пересказывать внешние события биографии Мосягина, потому что совсем он не из тех людей, чья судьба определяется обстоятельствами, о ком узнают из анкетных данных. Так из графы «образование» выяснилось бы, что за его плечами духовное училище (прогрессивный молодой поп их деревни уговорил отдать туда способного мальчишку), два года духовной семинарии (на третий он сбежал), менделеевские курсы для поступления на естественный факультет Петербургского университета (и поступил бы, если бы не началась первая мировая война), школа прапорщиков (окопные университеты, и новая война — гражданская, и штабная работа в Красной Армии уже в мирное время); тем неожиданнее прочтется в графе «профессия»: зоотехник. Но разные бывают зоотехники. Любознательный крестьянский сын, он с детства страстно любил животных, и чем больше видел и читал, чем старше становился, тем больше ценил в них красоту и продуктивность, именуемую породой, ту избранность, в которой так умно и целесообразно воплотилась власть человека над природой. Всяк из жизненных впечатлений берет свое; а Мосягин даже в давнем галицийском походе запоминал коров в тамошних культурных поместьях.

В начале тридцатых годов обстоятельства благоприятствовали ему настолько, что он смог наконец, демобилизовавшись, заняться избранным делом. Ему пришлось выдержать борьбу: Наркомзем районировал в Мурашкине красногорбатовский скот, Мосягин к этому времени думал иначе. Швицкая порода, происходившая из швейцарских предгорных кантонов, подвижные, выносливые, холодоустойчивые животные, почти не уступающие симменталам в дойности, завезенные в давние времена просвещенным помещиком, казалась ему более подходящей для здешних условий, и он начал восстанавливать ее из местного выродившегося скота.

С легкой руки Мосягина любой крестьянин получил редкую возможность за хорошие деньги, полученные под расписку от чудака-зоотехника, отвести на совхозный двор старую беззубую корову, лишь бы в ней угадывались нужные признаки. Мосягин особо ценил «старух» — они, считал он, ближе к корню породы, пусть успеют принести хотя бы по одному теленку. Районный зоотехник по племенному делу, типичный практик, Мосягин сам принимал телят, сам учил раздаивать, отмахивал за день десятки километров от фермы к ферме, умел ладить с людьми. И при всем том был человеком одержимым, не желавшим считаться с препятствиями, даже такими, как война.

Шел второй год войны. Кто мог в то время думать о новой породе; тут бы при бескормице оставшуюся скотину сберечь. Но Мосягина поддержал секретарь райкома Серов. Вместе с депутатом Верховного Совета СССР А. И. Рагузовой они подписали письмо в Центральный Комитет партии. Смысл письма был такой: в Большемурашкинском районе ведется селекционная работа по созданию высокопородного швицизированного стада, для продолжения племенного дела нужны чистопородные швицы, иначе пропадет почти десятилетний труд. 17 сентября (это число в Мурашкине помнят) пришел ответ: району занаряжены в Костромском племрассаднике пять быков из молодняка швицкой породы, доставка по усмотрению.

А что тут усмотришь? Надвигалась зима. Волга скоро станет, железные дороги забиты… Но если отказаться — не видать потом бычков. Решили гнать животных от Караваева «своим ходом»: двадцать километров в день, сто километров в пять дней. В месяц можно управиться.

Всем миром снаряжали зоотехника Мосягина и пастуха Левакова: один колхоз выделил муку, другой — брынзу. В районной пекарне насушили четыре мешка сухарей. В меховой артели имени Клары Цеткин сшили полушубки, и промкомбинат скатал валенки. Отвезли их на пристань Работки, и осенней Волгой они добрались до Костромы.

И вот надо случиться: так ждали этого часа, а только в Костроме узнали — поздно, бычки уже распределены. Но Мосягин недаром был везучий. В управлении сельского хозяйства он встретил директора Госплемрассадника Горского. Доктор сельскохозяйственных наук, известный ученый, и зоотехник-самоучка, прибывший из Большого Мурашкина с двумя мешками сухарей через плечо, никогда не видевшие друг друга, через пять минут беседовали, как старые знакомые. Так узнают друг друга не родственники, не земляки, встретившиеся на краю земли; для такой мгновенной и искренней симпатии недостаточно кровного родства, недостаточно общих воспоминаний. Здесь нужна более высокая общность — родство душ. Мосягин потом скажет проще: «рыбак — рыбака…»

Горский взялся сопровождать отчаянных приезжих по колхозам. Втроем они объездили десятки деревень Костромского и Нерехтинского районов и все-таки отобрали пятерых бычков — Бархата, Мазурина, Вальтера, Эстона и Фаэтона (и сегодня сладчайшей музыкой звучат для Мосягина их имена). И еще пятерых из молодняка выделил от себя старый знакомый — главный зоотехник из Караваева Штейман. Десять швицев. Мосягин чувствовал себя на седьмом небе, ему не терпелось вернуться в Мурашкино.

До Ярославля быки едва дошли. И стало ясно, что ни за месяц, ни за два домой их не пригнать. А потому ноги сами собой привели Мосягина на станцию, забитую до отказа воинскими эшелонами. Легче Берлин взять, чем добыть вагон, сказал Мосягину встретившийся железнодорожник. Горечь этой шутки оценить могут те, кто помнит — в те дни шли упорные бои за мартеновский цех Сталинградского тракторного завода. Девушки-диспетчеры, посочувствовав, сказали, что есть тут один уполномоченный по заготовкам из Москвы, ему выделен вагон, а скот еще не подогнали, может, уступит свою очередь? Они указали в окно: уполномоченный, совсем молодой парнишка в худом городском пальто как раз маячил на путях. Увидев мосягинский полушубок, парень не мог отвести от него глаз. На том и сошлись: тебе полушубок, чтобы не мерз ожидаючи, нам вагон. Так и доехали; только тридцать километров от станции гнали своим ходом тощих телят, будущих отцов большемурашкинского стада.

Мосягин не помнит уже сейчас всех перипетий костромского похода, но рассказ свой заканчивает так: «В других районах солдаты возвращались к разоренному хозяйству, а у нас на каждой ферме стоял замечательный скот», — эти слова могли бы покоробить, если бы в карих ясных глазах восьмидесятилетнего Мосягина не сияло торжество такой чистейшей пробы.

В Мурашкине была создана станция племенного животноводства; уже не они, а к ним издалека ездили за молодняком. Однако долгие и нелегкие годы еще пройдут, пока с середины шестидесятых годов в районе станут резко расти надои. Рекорды были и раньше: еще в 1959 году Дарья Козлова надоила 6690 килограммов от коровы, больше всех в России; а тут речь идет не об отдельных хозяйствах, а в целом о районе, обо всем его более чем шеститысячном стаде. В мурашкинских колхозах к этому времени тоже позаботились о кормовой базе и о помещениях, и вот — тщательно отобранное стадо отозвалось ежегодной прибавкой молока. В кабинете секретаря райкома числа средних надоев тщательно выписаны: две четыреста в 64-м году; три тысячи (и пять Героев Социалистического Труда) за 69-й; три тысячи четыреста двенадцать — в 1974-м. Это более чем на тысячу килограммов выше среднего надоя на корову по области, при самой низкой в области себестоимости молока, и на тысячу килограммов больше, чем средний надой по Федерации. Незаметный прежде район выходил в передовые.