Ирина Дементьева - Командировка

Первые пять дней лежали на чердачке над коридором, ведущим в комнату Марии Глушко. Женщины подали им туда немного сухарей, четыре бутылки с водой и забили отверстие. Это, собственно, был не чердак, а узкое пространство между потолком и острым скатом крыши; настоящий чердак был над ними, и фельджандармы в первую же ночь после ухода десантников, обшаривая дворы и помещения вдоль всей улицы, поднялись и туда. Спустившись, один из солдат оттолкнул помертвевшую Марию, заглянул за занавеску в кладовку, над которой, затаив дыхание, лежали Цыпкин и Павлов. За несколько часов до облавы женщины, как могли, замаскировали люк в потолке, набили снизу гвоздей и навешали кошелки, связки лука, пучки сухого емшана и даже наскоро побелили отверстие. Штукатурка еще не просохла, и это было чудо, что немец ничего не заметил…

Они лежали так тесно, что, кажется, видели сны друг друга, но снился им, повторяясь, один и тот же сон: их снова семьсот, они стоят на палубах судов, а впереди за черной дымящейся водой, за туманом, на свежевыпавшем снегу все четче проступают очертания города, который им предстоит взять. И наяву они еще жили недавним боем. Его картины были несомненно ярче, отчетливее, мучительнее их сумеречного чердачного бездействия.

Среди семисот десантников, одетых в одинаковые черные бушлаты или шинели, были люди молодые и постарше, моряки-сверхсрочники и вчерашние штатские. Большинство из них до войны не успели побывать на курортах, многие не видели моря и не были в Евпатории, которую Цыпкин мог, кажется, всю насквозь пройти с завязанными глазами.

Теперь Евпатория была лишена красок, как черно-белый чертеж, по которому каждый из семисот старался прочесть свое будущее: не дальнее, о нем никто не позволял себе думать, а самое близкое, когда придется покинуть шаткую палубу, такую прочную и надежную в сравнении с сушей, лежащей за смутной чертой прибоя. И будто не они подплывали, а сам город надвигался на них, охватывая полукольцом бухты, вовлекая в себя людей и корабли, и, по мере того, как рос на глазах берег с его темными зданиями и причалами, отступали, стирались из памяти людей частности судеб и биографий, и, как всегда перед броском или атакой, росло ощущение родства, общности судьбы перед лицом того, что им предстоит сделать. Не берег — рубеж, не город — плацдарм лежал перед ними, и люди теснее сдвигали плечи. В том, что они возьмут город, у старшего политрука Цыпкина нет никаких сомнений: накануне успешно высадились в Феодосии 44-я, в Керчи — 51-я армия, освобождены Керчь, Феодосия, Камыш-Бурун!

Высаживались под огнем, на шлюпках, по балкам взорванных причалов, прямо по воде, по мокрому перемешанному со снегом песку знаменитых детских пляжей, через простреливаемое пространство набережной, туда, в улицы и переулки старого города, в глубь Евпатории катился бой, добавляя к серым краскам рассвета еще две — черные бушлаты убитых и кровь на снегу.

В первые же часы захватили маяк, радиостанцию, здание гестапо. К одиннадцати часам был освобожден почти весь центр города. Долго выбивали фашистов из гостиницы «Крым», самого крупного здания в довоенной Евпатории. Но вот над его крышей взвился красный флаг, в одной из комнат старший политрук Цыпкин снял шинель, вынул из офицерской сумки круглую горсоветскую печать и приступил к своим обязанностям председателя Евпаторийского горисполкома.

Теперь, лежа на чердаке в доме на Русской, он уже не памятью, не чувствами, а всем напряжением ума старался отыскать связь между той счастливой победной минутой и гибелью десанта, когда, собрав у стен гостиницы горстку оставшихся в живых, командир батальона Бузинов приказал пробиваться окраинными улицами в степь.

Уже простреливался каждый перекресток, каждый метр открытого пространства стоил кому-то жизни. По маленькой площади с фонтаном посередине, которую пришлось им перебегать, били наперекрест пулеметные очереди. Когда площадку пересекли, Бузинов пересчитал оставшихся: сорок восемь. Ночь с пятого на шестое они провели в Багайских каменоломнях. К вечеру шестого ветер переменился, и они услышали выстрелы: в городе стреляли! Долгожданное подкрепление! И сорок восемь пошли обратно в город на соединение со своими.

Это была ошибка. Нет, выстрелы им не почудились. В разных концах города, группами и поодиночке продолжали яростно сопротивляться врагу те, кому не удалось уйти с Бузиновым, — стреляли с чердаков и из окон, из развалин, прямо на мостовых подрывались на гранатах раненые. Улицу за улицей немецкие автоматчики прочесывали город. Сорок восемь десантников во главе с комбатом пересекли железнодорожный путь, прошли безлюдной улицей с замкнутыми ставнями и глухими заборами, а когда первые в цепочке завернули за угол Русской — увидели: наискось через площадь, мимо пожарной, с автоматами наизготове, двигалась шеренга гитлеровцев. И тогда до моряков дошел трагический смысл слышанной ими автоматной стрельбы — немцы добивали застрявшие группы десантников. Не улица — мышеловка. Цыпкин налег плечом на ближние ворота, они распахнулись.

Как все это могло случиться? Им действительно трудно, невозможно было все понять, ведь шел еще только седьмой месяц четырехлетней войны, впереди были такие сражения, по сравнению с которыми Евпаторийский десант — эпизод, малая страница. Из нашего сегодняшнего далека мы позволяем себе мерить события их исторической мерой, но для участника больших и малых сражений, для солдата мера была все та же — жизнь одна и смерть одна. Да и были ли они, малые сражения? Ведь вот об Евпаторийском десанте много лет спустя командующий 11-й немецкой армией Эрих фон Манштейн напишет в своих мемуарах: «Если бы не удалось погасить новый пожар, то русские смогли бы доставить из близкого Севастополя новые силы для высадки, и тогда последствий нельзя было предвидеть».

Новые силы доставить не удалось — в середине дня разыгрался шторм. Кроме того — Манштейн тут прав — для фашистов на карту было поставлено слишком многое, и к середине дня они постарались ввести в бой свежие части. От Симферополя до Евпатории танкам два часа хода по шоссе. Усиливающиеся шторм, артобстрел и непрерывные бомбежки вынудили командование отдать приказ катерам-охотникам лечь курсом на Севастополь. Волны обрушились на поврежденный снарядом и потерявший управление тральщик «Взрыватель» и выбросили его на пустынный берег в двухстах метрах от шоссе, по которому уже сплошной колонной двигались к Евпатории гитлеровские войска и техника. Яростно отбивавшийся гранатами и врукопашную экипаж «Взрывателя» задавили танками. Там теперь стоит гранитный матрос, как бы поднявшийся из волн с гранатой в руке.