Ирина Дементьева - Командировка

Павлов жил неподалеку от Евпатории, в областном центре. Орденоносец, персональный пенсионер. Он знал о жилищных тяготах Прасковьи Григорьевны Перекрестенко. Но на прямой наш вопрос ответил с ошеломляющей неприязнью: что заслужила, то и получает. Обойдется и без дома. В подполье проявляла пассивность, работала под нажимом. Кормила ли? Ну, разве что кормила…

Словом, произошло непостижимое. И объяснить это хоть и трудно, но необходимо. Да, так случилось, что по объективным и, к сожалению, субъективным причинам Павлов тогда, в подполье, сделал немного. Но ему захотелось громкой славы, и он сразу после прихода наших решил объявить себя руководителем евпаторийского подполья. Ни Цыпкин, ни Перекрестенко не захотели стать соавторами наспех сочиненных легенд о многочисленных диверсиях, подпольных складах оружия и нападениях на фашистских офицеров, нашли в себе мужество трезво оценить заслуги их маленькой группы. Так из товарищей они превратились в непримиримых противников.

И вот уже в своих мемуарах, изданных и неизданных, Павлов ни словом не упомянул о женщине, которая два года и четыре месяца кормила его, спасала от смерти, рискуя собой и своими близкими. И о соратнике по десанту и по подполью С. Н. Цыпкине тоже не упомянул. Устно же распространял нелепые и небезобидные вымыслы, которые дорого стоили не только Перекрестенко, но и Цыпкину. А Цыпкин в это время уже с головой ушел в хозяйственную работу, предоставив Павлову свободно конструировать себе героическую биографию и в псевдоромантических вымыслах топить то настоящее, что у них действительно было.

Вот как случилось, что, когда пожилой и больной Прасковье Григорьевне Перекрестенко потребовалась помощь, некому было напомнить о ней местным официальным лицам. Напомнить хотя бы о том, кто был хозяйкой конспиративной квартиры в доме № 4 по Русской, где горисполком торжественно открыл мраморную мемориальную доску.

Но почему, собственно, надо напоминать, разве не естественно — помнить? Ведь речь не столько о нерешенном гражданском деле, сколько о гражданском долге, о памяти, через которую никому не позволено переступить.

В День Победы, 9 мая, севастопольский слесарь Алексей Никитич Лаврухин вместе с женой Ольгой Прокопьевной и младшими детьми приехал в Евпаторию. Воспоминание о коротком трагическом десанте жило в его душе и ждало своего часа. Вот набережная, где они высаживались под огнем на заснеженный ночной берег. Мостовая, где подрывались на гранатах раненые, когда уже никто и ничем не мог им помочь. Жена и дети устали, но Лаврухин молча, упрямо, не спрашивая дороги, искал улицу Русскую. И хотя в Евпатории он был один раз в жизни — двадцать шесть лет назад с десантом, он нашел и улицу, и дом, где на фасаде на мраморной табличке прочел, что в этом доме с 1942 по 1944 год была конспиративная квартира евпаторийских подпольщиков. Люди помогли ему отыскать Прасковью Григорьевну Перекрестенко. А потом он написал в «Известия». Прочтем его письмо до конца:

«…Я участвовал в Евпаторийском десанте с 4 на 5 января 1942 года. В городе люди думали, что все десантники погибли, но так не бывает, кто-нибудь жив да остается, и вот я столько лет спустя заявляю, что я живой. До этого я молчал, ведь все мы воевали, что кричать об этом! Не буду описывать, что у нас была за встреча с Прасковьей Григорьевной, всякий поймет. Не ошибусь, если назову ее матерью сорока восьми. От их имени, от имени своих погибших товарищей я добиваюсь и буду добиваться, чтобы к ее нуждам отнеслись по справедливости.

Так для Лаврухина прошлое нераздельно слилось с настоящим, благодарность женщине, не два года, даже не два месяца, — всего одни сутки спасавшей ему жизнь, соединилась с ответственностью перед памятью погибших товарищей. Долг, которым пренебрегали другие, он по-солдатски принял на себя и приготовился нести его с тем же непреклонным терпением, с каким шел тогда степью, перекинув себе на грудь автомат обессилевшего товарища.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Алексей Фомич Задвернюк —

Алексею Никитичу Лаврухину

…Как я мог думать, что ты живой? Когда во время бомбежки вас отмело от нас с Литовчуком, мы остались рядом с Николаем Ведерниковым. Леша, Николая не ищи, не пиши по архивам. В ту же бомбежку его ранило осколком в грудь, он умер у меня на руках. А был он родом из Куйбышевской области, села Большой Яр. Что было дальше — неинтересно рассказывать. На последнем маяке, на аэродроме вместе с бойцами 35-й батареи меня схватили фашисты. Плен, сначала Керчь, потом Рига. Бежал. Около города Двинска опять схватили, отправили на остров Эзель. 7 сентября 1944 года нас освободили. В числе освобождавших был мой родной брат Иван Задвернюк. Опять попал в армию, демобилизовался уже в 1946 году в Ленинграде. Вот встретимся, уж наговоримся.

Есть ли у тебя фотография: мы все вчетвером после выхода в Севастополь. Я захвачу, если у тебя нет, в Москве переснимемся. Значит, жива та женщина, что скрывала нас во дворе? Я ей напишу, конечно.

Больше-Мурашкинский район Горьковской области,

к-з «Путь к коммунизму».

Алексей Никитич Лаврухин —

Прасковье Григорьевне Перекрестенко

Дорогая Прасковья Григорьевна, спешу поделиться огромной радостью: нашелся Задвернюк! Тот самый Алексей Фомич Задвернюк, что ушел со мной на Севастополь, самый близкий мой фронтовой товарищ. Живет под Горьким, работает в колхозе. Написал ему, сговариваемся о встрече, послал Ваш адрес, он, конечно, и Вам напишет.

Севастополь.

Алексей Фомич Задвернюк —

Прасковье Григорьевне Перекрестенко

Как обещал, пишу о нашей с Лаврухиным встрече. Как Вы знаете, встретиться договорились в Москве. Я приехал раньше, немного отдохнул и поехал встречать на вокзал. На перроне все волновался: узнаем ли друг друга? Медленно подошел поезд, смотрю на окна шестого вагона. Вдруг слышу — поезд еще не остановился, — кто-то сильно стучит изнутри. Лешка! Лаврухин! Узнал… Зажали друг друга в объятиях, у самих слезы, не можем выговорить ни слова. Так и простояли несколько минут.

Семь дней провели с ним в Москве. Были в Мавзолее, во Дворце съездов, а больше разговаривали.

Сердце не стерпело, чтобы не побывать у друга в гостях, так что еду с ним в Севастополь. Заеду, конечно, и к Вам в Евпаторию. Так что ждите еще одного из своих сыновей…

Горьковская область, к-з «Путь к коммунизму».

Примечание автора.

После публикации очерка в «Известиях» (апрель 1969 г.) спорный дом был, разумеется, возвращен П. Г. Перекрестенко, она и сейчас в нем живет. В декабре 1983 г. в нашей газете появились очерки Э. Поляновского «Хроника одного десанта» и «После десанта», где вновь упомянута Прасковья Григорьевна, ныне персональный пенсионер. В очерках Поляновского подробно рассказано о подвиге Ивана Гнеденко, прослежены судьбы А. Лаврухина и А. Задвернюка. К сожалению, того и другого уже нет в живых.