Ирина Дементьева - Командировка

Шайдеров же оставался верен себе до конца. Был ли Шайдеров неисправимым врагом летных инструкций? В какой-то степени — да. Не странно ли это при хладнокровии, аккуратизме Шайдерова, отсутствии ЛП — летных происшествий, при великолепной технике пилотирования, которых не отрицают даже самые черные, выданные на его «излете» из Аэрофлота, характеристики? Не странно. Своих «нарушений» Шайдеров никогда не скрывал. Он считал, например, что при гравиметрических работах, требующих частых приземлений, необязательно делать посадочные круги над точкой, можно прямо снижаться, только вовремя учесть направление ветра. Он рисовал схемы «дорожек», связывающих такие точки, и учил других, поскольку «дорожка» увеличивала производительность труда раз в десять. Он возражал против постоянного включения противообледенительной системы, в ней часто нет необходимости, а пережог горючего большой. И на эти темы тоже есть его статьи в «Воздушном транспорте».

Однако попытки всерьез осадить Шайдерова наталкивались на твердое сопротивление Петрова, который, как мы знаем, подставил себя. Но даже и после увольнения Петрова справиться с Шайдеровым было непросто — двенадцать тысяч часов налета без единого происшествия должны были убедить в этом любого.

Любимая игра у летчиков на севере — нарды, или шеш-беш в просторечии. Эта восточная штука похитрее шахмат. Стратегия шеш-беша строится с учетом вмешательства судьбы, слепого случая. С Шайдеровым же на случайность рассчитывать было трудно. Здесь, говорят на Каменном, нужна была другая игра. Случилось так, что в экипаж Шайдерова включили второго пилота, отработавшего накануне месячную саннорму и имеющего запрет медиков на продление. И еще случилось, что в экипаж включили бортмеханика, накануне получившего известие о смерти отца. Знал бы Шайдеров, какой экипаж ему подобрали, не полетел бы. Но он не знал. Поглощенный своим горем и обидой (его не отпустили на похороны), бортмеханик забыл снять чехол с одного из датчиков воздушного давления, однако доложил командиру, что чехлы сняты. Бортмеханик получил выговор командира, Шайдерова уволили из авиации. Навсегда.

Кузин — третий в цепочке и самый молодой из них. Шайдеров был учителем Петрова, а Кузин его другом, однокашником по Академии гражданской авиации. Разные они были люди, Петров и Кузин. Кузин был искренне потрясен, когда на первой же сессии перед экзаменационной дверью незнакомый парень с севера вдруг застыл среди общего разговора и побледнел: «Забыл!..» «Возьмешь билет и вспомнишь», — успокоили товарищи. «Да нет, забыл в один чум крупу завезти. Я обещал…»

Позже, много летая с Петровым, Кузин не переставал удивляться, например, его знанию тундры. Кузин с недоверием южанина приглядывался к этой неприбранной, непроснувшейся земле, для Петрова же, рожденного в семье полярников на Диксоне, тундра была живая, более того — обжитая. Отправляясь в полет, он не забывал взять с собой несколько буханок хлеба и пачек чая — для знакомых оленеводов, которые ему радовались и усаживали в чуме на почетное место. Петров всегда знал, куда снялись геологи, у какой речки поставили палатку пожилая профессорша из Ленинграда и ее две практикантки и что просили для них захватить.

Кузин, выросший на окраине большого шахтерского города, в квартале, где не только летчиков, но непьющих-некурящих мужчин не было, всего себя сделал сам. Когда он в форме приезжал на каникулы, бабушки и мамы показывали на него детишкам: учись хорошо, станешь, как Саша. В мужских компаниях ему приходилось туго: ты что, говорили ему, и за день рождения не хочешь выпить? Обижались, отвращались даже, Кузин сносил и насмешки и презрение и капли в рот не брал: эту проблему он для себя решил раз и навсегда, как и многие другие. К счастью, голова у него была светлая, ниже четверки ни в школе, ни в училище, ни в академии не имел, в помощи товарищам не отказывал, его уважали, и все в его жизни складывалось хорошо. Петрова же собственная личность никогда не обременяла, естественный в каждом своем поступке, он был для себя легок…

После защиты диплома Кузин оставил на материке хорошую работу на больших воздушных судах, налаженный быт и подался за Петровым на его Север. Он не подвел Петрова: за три года наладил на Каменном штурманскую службу, показал себя толковом специалистом, способным организатором. К тому же — член партбюро авиаподразделения, председатель местного комитета. И, может быть, удивляясь Петрову, сближаясь с ним, поехав за ним на его Север, Кузин, сам не отдавая себе в этом отчета, шел к самому себе, какая-то пружина ослабевала в нем, что-то оттаивало и созревало. Иначе бы не переживал так самоубийственно то, что называет своим предательством.

Дружба везде ценится высоко, в Заполярье — особо. Когда комплектовали первые полярные станции, в анкетах был вопрос: способен ли на дружбу? Может быть, от полярной авиации осталась и эта традиция. Впрочем, ведь это и общая норма — наша и старинная — «за други своя». Петров заслонил собой Шайдерова. Кузин пытался защитить Петрова. И тем стал неудобен.

Когда Петрова увольняли, Кузин защищал его до последнего. На каждом партийном собрании отряда, а они шли одно за другим, выступал, приводил доводы, спорил, даже заклинал: «Петров нужен Каменному». И коммунисты неизменно его поддерживали, даже написали коллективное ходатайство в Тюменское управление гражданской авиации с просьбой перевести Петрова на рядовую должность, но оставить на Каменном. Тогда взялись за Кузина.

Для начала Кузин получил выговор «за предоставление множительного аппарата постороннему лицу». То есть дал Петрову на праздники списанную пишущую машинку из штурманской службы напечатать рапорты в управление и министерство. Потом его вызвали в управление, где два заместителя начальника, люди, которые Кузину в отцы годятся, четыре часа отечески убеждали его в том, что Петров не нужен Каменному, что сейчас для всех будет лучше, если Петров уйдет. Все это было несколько туманно, но Кузину так и говорилось: ты еще мальчишка в этих делах, когда-нибудь и ты поймешь. Намек был на благую цель, на некий высший интерес, перед которым судьба Петрова, которому, разумеется, никто зла не желает, не представляет особого значения. Кузин и сам сейчас не понимает, как они его убедили, и на следующем же собрании выступил и зачеркнул все, что говорил раньше. Когда опомнился — было поздно. Товарищи молчали. «Ладно, — сказал ему после собрания Петров, — я на тебя не в обиде, я понимаю…»

Самое трудное было справиться с собой: Кузин понимал, что потерял друга, какого у него никогда не будет.

Он стал зорче, внимательнее к окружающему, взыскательнее к себе. Битый, бывает, становится мягче, податливее, а бывает, характер под ударами, как металл, твердеет. Когда Кузину, председателю комиссии по летной документации, предложили проверить, нет ли у вертолетчиков приписок летного времени, он догадался, чего от него ждут, но приписок у Шайдерова не обнаружил. И получил свой второй выговор: «За ошибки в ведении летной документации».