Вячеслав Рыбаков - Резьба по Идеалу

Но между религиями куда меньше различий, чем между Всевышним и сатаной внутри каждой из религий.

В чём суть того, что говорит человеку любой бес?

Что нет ничего общего, каждый прав сам для себя и сам по себе. Что тебе хорошо, то и Добро, а что тебе плохо, то и Зло. Надо мужественно и гордо следовать своему мнению, будто кроме тебя на свете никого нет.

А что говорит в каждой из конфессий Бог?

Что надо беречь окружающих и приноравливаться к ним, потому что лишь через любовь, снисходительность и помощь ближним придёт спасение.

Шайтан — великий льстец. Он очень любит говорить человеку: ты могучий, ты гордый, ты свободный, для тебя нет преград, твой разум всесилен, надо только поверить в себя и презреть оковы, условности и догмы. А человек и уши развешивает. Для сатаны, как для тоталитарного режима, всеми правдами и неправдами разрушающего связи между людьми (например, заставляя родителей и детей под страхом казни за соучастие доносить друг на друга), главное — оставить каждого человека в одиночестве, один на один с ним, с шайтаном. Когда нет общих представлений о добре и зле, о «можно» и «нельзя», о «плохо» и «хорошо», и каждый по этому поводу умничает, как умеет, — тут-то и приходит конец любой социальной структуре, и поддерживать суррогатное единство остаётся только насилием и обманом (который модно нынче называть по-интеллигентному манипулированием). Каждый остаётся один на один с враждебным, жестоким миром — и, конечно, сразу впадает от такой безнадёги в более или менее осознаваемый ужас. И поэтому заведомо простит себе любую мерзость и подлость — ведь за жизнь борюсь, и никто мне не поможет, если я сам себе не помогу! А всякого, кто ему на его мерзость укажет, просто зачислит во враги, и дело с концом.

Сатана — великий разлучник, разъединитель. Именно в этом его сходство со смертью.

То, что творится на улицах, на дорогах, в учреждениях, в семьях — прямое следствие того, что ныне доминирует и внедряется спесивой культурой подход, согласно которому нет Добра и Зла, есть только самостоятельность и свобода, а против них — насилие и гнёт. Тебе говорят: «Молодой человек, уступите бабушке место». А ты в ответ: «Пошла на хрен, овца». И вот оно, счастье: отстоял свободу от гнёта.

Самый непосредственный результат такого мироощущения невооружённым глазом видно: кто за рулём ведёт себя так, будто никого, кроме него, на свете нет, всё время убивает других и частенько гибнет сам. А кто слушает Божий голос (даже и не подозревая, что это он, но просто глядя по сторонам, избегая аварийных ситуаций и соблюдая правила) — тот, конечно, может по чужой вине стать калекой, но практически никогда не станет палачом.

Камень преткновения в том, что в каждой из конфессий Бог вроде бы призывает любить только единоверцев. Такой подход даёт шайтану карты в руки: смотрите, все верующие — просто фанатики, вам за свою веру глотку перегрызут. А мы, нормальные культурные люди, вас всего лишь, порхая с деловой встречи на романтическую, между делом бампером своего джипа расплющим так что с нами всё в порядке.

Значит, чтобы черти не победили, осталось сделать всего лишь один шаг.

Церковный перезвон красив, и муэдзин поёт красиво. А уж синагогальные пения… а уж мантры…

Хотя, скажем кстати, барашков и впрямь надо резать как-нибудь укромно. Если кто-то понял своего Бога в том смысле, что именно так он заповедал говорить ему «спасибо», то, разумеется, иноверцы не могут и не должны пытаться в том разубеждать. Но со стороны кровавой бойней для возвышения души не воспользуешься, только наоборот. В окружающих она пробуждает не восхищение пусть и чужой красотой, но отвращение и зверство. А кому это надо?

Теперь прошу: не поймите меня превратно. Никаких единых религий.

Только когда ты — продолжатель, в голове твоей не воцаряется ни окончательный кавардак, ни маниакальная, истерическая убеждённость. Потому что только так ты остаёшься среди своих, тех, с кем у тебя от рождения примерно одни и те же интегральные «хорошо» и «плохо». Потому что каждая индивидуальная измена порождает вокруг у одних — сомнение и безверие, у других — негодование и ярость; а всего этого и так слишком много. Потому что изменник навсегда становится чужим для своих и никогда не становится своим для чужих. Потому что именно изменой ты вносишь свою скромную, но непоправимую лепту в нарастающее ныне, как снежный ком, убийственное «кто во что горазд». Потому что именно неофиты становятся самыми бескомпромиссными и беспощадными фанатиками.

Если уж верить, то именно в Бога, заповедавшего ту религию, из которой выросла родная тебе культура. Культура, что ты впитывал с детства. Внутри которой ты живёшь. Ради Добра которой ты работаешь, от Зла которой ты бежишь.

Вот это и есть родные цели.

А метаться между верами со страху просчитаться в выборе настоящего Бога и тем погубить свою душу, лишившись шанса на воскресение, — это пустое.

Потому что при жизни мы можем хоть до посинения спорить, чей Бог всамделишный, но ничего не докажем, а только пуще разозлим друг друга. Узнаём мы это, лишь когда помрём. Да и то не факт.

Сильно подозреваю, что простой мужик, всю жизнь без особого рвения веривший в Бога своей культуры и в его «хорошо» и «плохо», не слишком усердствовавший в биении лбом в молельном доме, зато искренне мучившийся совестью и каявшийся за всякую пагубу, всякую злую мелочь, которую вольно или невольно совершил в жизни и, главное, в силу этих своих мучений год от году совершавший такого ВСЁ МЕНЬШЕ И МЕНЬШЕ, — когда вкусит наконец загробного блаженства, с удивлением узрит, что оно не очень-то похоже на рай, обещанный ему его религией; ведь она вынужденно общалась с ним в мире сём лишь в понятиях и образах, доступных для мира сего.

Но ему это будет уже всё равно.

Потому что блаженство — оно блаженство и есть. А Бог куда лучше нас с нашими убогими представлениями о тупой нирване, похотливых гуриях и о льве и агнце, обдолбанно прикорнувших один на другом под нескончаемое бреньканье арфы, представляет, чем действительно способен нас ПО-НАСТОЯЩЕМУ И НАВСЕГДА порадовать.

А вот если кто всю жизнь жировал, злословил, разобщал, воровал, растлевал, не забывая исправно жертвовать на храмы, перецеловал все иконы, до каких можно доехать на «мазерати», а может, даже ни единого ребёнка не зарезал и не взорвал, предварительно не помолившись коленопреклонённо и от всей души, — тому будет абсолютно всё равно, в каком именно аду он посмертно очухается. Нипочём он там, посреди сковородки, не разберёт, по какому обряду его «жарят — по буддийскому, иудейскому, христианскому, мусульманскому, а то и вообще в изысканном стиле тольтеков». Черти ему верительных грамот не поднесут. Плеснут кипящего маслица — и вперёд с песнями.