Нинель Звонарёва - Изгнанники: Судьбы книг в мире капитала

Но среди нерешенных наших проблем — отсутствие прогрессивного общенационального журнала, освещающего вопросы культуры, такого, какие у нас существовали начиная с 1910-х до 1940-х годов и даже в 1950-х. Кроме того, нам недостает сплоченной писательской организации работников культуры, четкой политической программы и регулярных мероприятий типа конференций и фестивалей, привычных сегодня для социалистических стран и даже для многих стран Западной Европы.

На протяжении всей своей истории американцы ставили во главу угла не чтение и образование, но Действие. Затруднения, порождаемые экономическим кризисом, стимулируют развитие многих из перечисленных выше тенденций, общественных движений и групп, теснее сплавляют их, сплачивают союзы и массовые организации, политическая программа которых затрагивает и вопросы культуры, способствуя борьбе за наше общее будущее в мирном мире.

Перевод с английского И. Дорониной

В. Симонов

В других американских семьях перед обедом молятся. Складывают ладони у подбородка и молча застывают над тарелкой.

Здесь играли музыку. Отец, седой, красивый своей мудрой старостью патриарх, играл на скрипке то, что играл, наверное, всю жизнь — скачущий, прозрачный мотив. В нем было что-то от шарманки: неторопливый, размеренный бег мелодии по кругу.

Под такую музыку в салунах танцуют «сквэрданс» — народный танец американской глубинки. Здесь, в городе Альбукерке, он еще не пал ниц перед рок-музыкой. Альбукерк — это в приграничном штате Нью-Мексико. В краю еще не вытоптанных традиций.

Потом сели за праздничный стол, к пирогам с почками, с яблоками.

Сегодня, 28 марта — юбилей отца. Джону Рэндоллу исполнилось восемьдесят лет.

Только почему невесело за этим семейным столом, вокруг которого в кои-то веки сошелся вместе весь клан Рэндоллов?

Стол небольшой, круглый. Все сидят рядом, локоть к локтю. Но что-то недоброе уже витает над этим местом семейных трапез, что-то уже отсекает Маргарет от домашнего очага, возводит невидимую стенку между ней и гнездом Рэндоллов, городом Альбукерком, самой Америкой.

Власти щедро одарили старика отца к юбилею — в этот же день суд в Эль-Пасо, штат Техас, окончательно отказал его дочери в американском гражданстве» Маргарет Рэндолл, американку, рожденную от американцев на земле Америки, известную поэтессу и публициста, автора 40 книг, профессора университета штата Нью-Мексико, исследователя латиноамериканской культуры, талантливого фотожурналиста, хотят изгнать из ее собственной страны.

Где-то в недрах госдепартамента люди в мышиных костюмах без устали множат обращения к другим государствам — главным образом социалистическим — с призывом не чинить препятствий объединению семей. Семья… Хельсинки… Заключительный акт… Кто-то на перекрестках Нью-Йорка приколачивает таблички к уличным фонарям: тупик имени такого, садик имени сякого. Увековечивают неких «восточных диссидентов».

А вот вам американская семья Рэндоллов. Ее бестрепетно рубят пограничным шлагбаумом на две части. Дочь гонят прочь от престарелых родителей — пусть помирают в одиночестве. Надо проучить.

За мысли оставляют без отчизны. За творчество — без родного дома.

И что-то не слышу я стука молотков местных правозащитников, приколачивающих к уличному фонарю табличку: «Авеню Маргарет Рэндолл». Все тихо в казенной Америке. Торжественно молчит она, до предела довольная собой.

Только бьются в этой тщеславной тишине, мечутся загнанные звуки скрипки на том семейном юбилее в Альбукерке, что обернулся мигом разлуки. Старик Рэндолл играет теперь ленноновскую мелодию «Дайте миру шанс». Он помнит, как с этим гимном «цветочных детей» юная Маргарет вступала в жизнь…

«Я решила: если хочу стать поэтом, нужно поселиться именно там», — скажет через много лет Маргарет Рэндолл.

Там — это в нижнем Манхэттене, в шумных, не засыпающих ночью кварталах Гринвич-Виллидж, обители нью-йоркской богемы и тогдашних битников.

В конце пятидесятых Маргарет ютилась там в комнатушке, пристроенной к художественной галерее, где подрабатывала, грунтуя холсты, позируя живописцам, и писала стихи. Сначала это были подражания кумиру юного поколения Аллену Гинзбергу. Потом зазвучал собственный голос.

О политических симпатиях юной поэтессы знал весь город. ФБР не нужно было посылать к ней филеров — бери фотоаппарат и щелкай. Вот она на демонстрации солидарности с моряками корабля «Санта Мария», взбунтовавшимися против тирании в Португалии. Вот подписывает манифест артистического Нью-Йорка, осуждающий вторжение в залив Свиней. Опять демонстрация против строительства ядерных убежищ. И снова с мегафоном в руках там она, Маргарет Рэндолл: «Не верьте, люди! Ядерную войну в погребе не пересидишь!»

Романтические ветры юности заносят ее в Мексику.

Здесь нищета хуже, чем в Нью-Йорке. Отсюда пристройка к художественной галерее в Гринвич-Виллидж кажется дворцом. Маргарет работает акушеркой в бедняцких кварталах.

Борьба против социальной несправедливости становится для Маргарет призванием жизни. А оружием — печатное слово. Вместе с мексиканским поэтом Серхио Мондрагоном она редактирует знаменитый двуязычный литературный журнал «Эль-Корно Эмплумадо», тот, что стал духовным мостом между писателями-демократами Северной Америки и Мексики.

Журнал, конечно, не кормил — он сам существовал на пожертвования. Маргарет перебивалась уроками английского, переводила рисованные книжки — «комиксы», но на жизнь все равно не хватало. Статус иностранки обрекал на низкооплачиваемую работу. Трое детей подрастали, их рубашки ветшали, башмаки разваливались, а в семейном кошельке было больше счетов, чем монет.

Вот когда Маргарет решилась на этот шаг — приняла мексиканское гражданство. По законам это вовсе не обязывало ее отказываться от гражданства американского. Но американское консульство, что давно шпионило за «красной» поэтессой, почуяло: вот он, сладкий миг мщения! У Рэндолл отняли паспорт с лысым американским орлом, а с ним формально и родину. Началось линчевание мыслей.

А мысли Маргарет устремлялись в те латиноамериканские края, где зарождались новые отношения человека с обществом.

В 1967 году она едет на Кубу на писательскую конференцию.

«Куба перевернула всю мою жизнь, — скажет она потом репортеру «Вашингтон пост». — Перевернула целиком. Политически. В социальном плане. В личном».

«Перевернула? — усмехнулся агент ФБР, аккуратно вклеивая газетную вырезку в досье Рэндолл. — Ну, ну. Припомним». Фэбээровские папки пухли, выстраивались, как шеренга полицейских.