Коллектив авторов - О фантастике и приключениях (О литературе для детей. Выпуск 5-й)

«Без истории предмета нет теории предмета. Но и без теории предмета нет даже мысли об его истории, потому что нет понятия о предмете, его изучении и границах».

Эта простая и ясная мысль Чернышевского странным образом оказалась имеющей очень мало отношения к научной фантастике, которая до сих пор не нашла ни исследователей своей истории, ни попыток наметить хотя бы самые общие основы теории.

Существующие опыты определения сущности научной фантастики, если очистить их от всего случайного, непродуманного и свести к какому-то общему знаменателю, способны стать предварительным наброском теории, без которого трудно начинать историческую разработку вопроса. В процессе такого исследования (и здесь оно необходимо!) эта зародышевая теория, уточняясь и обогащаясь по мере овладения новым фактическим материалом, несомненно, изменится, придет в более точное соответствие с фактами. Так создастся возможность найти более достоверную общую закономерность для всего многообразия тем, сюжетов, форм, изобразительных средств, какими характеризуется количественный и качественный рост научной фантастики.

С печальным фактом отсутствия теоретической разработки проблем жанра прекрасно уживается необычайная пестрота имеющихся определений научной фантастики. Каждое из них, верное в приложении к отдельным произведениям или тематическим группам, не только становится неточным и спорным, но подчас просто искажает истинную сущность жанра, как только определению пытаются придать всеобъемлющее значение.

А. Беляев, например, считал задачей и отличительным признаком научной фантастики «показ несуществующего как существующего». Большая советская энциклопедия видит эту задачу (едва ли не первая попытка определения в современных изданиях этого рода) в изображении «научного открытия, изобретения, еще не осуществленного в действительности, но обычно уже подготовленного предыдущим развитием науки и техники». [22] «Научно-фантастическая литература». Большая советская энциклопедия, т. 29, стр. 264.

Любое научно-фантастическое произведение свободно уляжется в эластичные рамки первого определения. Но в них же улягутся и социальная утопия, содержащая лишь «элементы» научной фантастики, и сказка, в ряде случаев таких элементов не содержащая.

Правда, научная фантастика имеет точки соприкосновения и со сказкой, и с социальной утопией. Но тождества между ними нет. Между тем в чересчур общей формулировке определения жанровые границы трех различных литературных категорий стираются.

Второе, чисто описательное определение кажется более близким к точной передаче содержания и задач научной фантастики. Но это только кажется. Оно, во-первых, не охватывает большого числа произведений, в которых фантастическая фабула является лишь поводом к показу достижений науки за истекший исторический период (астрономия в романе Жюля Верна «Гектор Сервадак», «фантастика прошлого» в романах В. Обручева «Плутония», А. Конан Дойла «Затерянный мир», Жюля Верна «Путешествие к центру земли» и др.) или к сопоставлению, столкновению в одном отрезке времени прошлого с настоящим («фантастика настоящего»: роман Л. Платова «В стране семи трав» и др.); во-вторых, совершенно неправомерно ограничивает научно-фантастическую проблематику техническими темами. Кроме того, подобное определение уже сейчас обнаруживает свою недостаточность тем, что не предусматривает возможностей и ближайших перспектив развития жанра, значительно ограничивая этим «дальнозоркость» писательской мысли. Перспективы эти, как упоминалось выше, заключаются в том, что при быстром развитии всех отраслей наук научные открытия и изобретения все меньше становятся элементами предвидения писателей-фантастов, все больше переходят из будущего в настоящее, и близится время, когда не открытие, как таковое, а организующая роль человека в использовании его безграничных возможностей неизбежно станет основой научной фантастики. Этот — уже начинающийся — перенос центра тяжести с механизма и научной идеи на человека оказывается за пределами определения научной фантастики, данного Большой советской энциклопедией.

Между тем теоретическое осмысление его необходимо.

Общий недостаток этого и других подобных определений заключается в их эмпирическом характере, лишенном прочной исторической основы. Простым сложением их, без глубокого изучения всего исторического процесса развития научной фантастики нельзя решить вопроса о дальнейших путях этого развития в современных условиях социального и научного прогресса. А не решив его хотя бы в каком-то предварительном приближении, трудно с уверенностью двигаться вперед, отыскивать новые пути, совершенствовать проблематику.

Становится все очевиднее, что нельзя больше медлить с работой по обобщению накопленного огромного материала, с историко-теоретическим анализом этого материала. С этого, по-видимому, и следует начать.

Слава сидел на стуле, подавшись всем корпусом вперед. По напряженно вытянутой шее, воинственному вихру на макушке и ироническому блеску прищуренных глаз под крупными стеклами очков заметно было, что он взволнован, но держит себя на короткой узде.

Дима, высокий, длиннорукий, со слегка порозовевшим лицом шагал по комнате: взад и вперед, взад и вперед, чем-то напоминая неотвратимо раскачивающийся маятник больших старинных часов.

— Я считаю, что Эйзенхауэр умный человек. Придет время, и он во всем разберется, — рассудительно говорил Слава, поглаживая пальцем чуть заостренный, покрытый золотистым пушком подбородок.

Дима негодующе фыркнул.

— При чем тут его умственные способности? Не понимаю, что ты хочешь доказать, Славка! И перестань ты, пожалуйста, гладить подбородок!

— Я бы мог сказать, Димка, не мотайся перед самым носом и все такое прочее… Но это же не способ вести принципиальный спор.

— Но ты ломишься в открытую дверь!

— Нет, это ты ломишься!.. С чего начался у нас разговор? Ты сказал, что если бы самые непримиримые агрессоры империализма — фабриканты атомного оружия выделились в особую бандитскую шайку, как сделали это Джайн Фау и Шайно, народам всего мира было бы куда легче с ними справиться. Так?

— А ты считаешь, что я, то есть правильнее сказать, писатель Гребнев, который все же здорово показал судьбу самых что ни на есть последних поджигателей войны, не прав? — повысил голос Дима.

— Может, он и прав, только вряд ли Морган, ну и всякие там Рокфеллеры послушаются его совета и спрячутся от людей в подводные гроты Арктики. Это ведь все равно, как если бы крыса сама забежала в капкан. Нет, Димка, если уже взялся выдумывать, то выдумывай так, чтобы тебе поверили.