Коллектив авторов - О фантастике и приключениях (О литературе для детей. Выпуск 5-й)

Один из зарубежных читателей «Туманности Андромеды» — англичанин Э. Вудней — писал, что «ощущение от вещи в целом такое, что она находится на много более гуманном уровне, чем какая-либо из западных научно-фантастических книг, которые я читал до сих пор. Это зависит от вашего иного взгляда на будущее».

Иначе и быть не может! Ведь идеология научного коммунизма — это новая, высшая форма гуманизма. Коммунизм, по утверждению Маркса, равен гуманизму. И «…он есть подлинное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он — решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение». [28] К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. Госполитиздат. М., 1956, стр. 588.

Социалистический гуманизм светлыми лучами пронизывает весь роман Ефремова. Писатель любит людей, верит в их неуклонный качественный рост, воспевает человеческий гений, расправивший в эпоху коммунизма могучие свои крылья. Мвен Мас почти со злобой вспомнил теоретиков старой науки, предвещавших, что человечество не станет лучше в течение миллиона лет…

«Если бы они больше любили людей и знали диалектику развития, подобная нелепость никогда не могла бы прийти им в голову…»

Говоря об эпохе Возрождения, Ф. Энгельс в своей «Диалектике природы» писал: «Это был величайший прогрессивный переворот, пережитый до того человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страстности и характеру, по многосторонности и учености». [29] Ф. Энгельс. Диалектика природы. Сочинения, т. XIV, стр. 476.

Повествуя о грядущем будущем человечества, об эпохе коммунизма, победившего на всей Земле, И. А. Ефремов попытался создать образы людей будущего — «титанов по силе мысли, страстности и характеру, по многосторонности и учености».

Чрезвычайно трудно переступить порог грядущих тысячелетий. Еще труднее увидеть сквозь завесу времен наших потомков и увидеть их живыми, мыслящими, говорящими, действующими людьми.

Уже за одну эту смелую попытку наши читатели должны быть горячо благодарны автору «Туманности Андромеды».

В двадцатых и тридцатых годах творчество Александра Романовича Беляева пользовалось широкой известностью. Лучшие из его произведений читались и ребятами и взрослыми повсеместно.

Но в огромной армии читателей беляевских произведений не найти было и единиц, имевших хотя бы смутное представление о личности автора столь полюбившихся книг. Для современников, даже взрослых, Беляев оставался инкогнито. Его, по-видимому, отождествляли, как это часто случается, с героями его книг, так же, как Жюля Верна считали путешественником, а Конан-Дойля — сыщиком.

На самом же деле этот знаток и популяризатор научных и технических проблем своего времени был по профессии юристом. Подобно Жюлю Верну, он не изведал и сотой доли приключений своих героев. Мучительный недуг годами обрекал его на неподвижность. Образы смелых исследователей, дерзких искателей приключений рождались в тиши маленького городка под Ленинградом.

Война оборвала творческий путь писателя. Он умер в захваченном фашистами, разоренном городе Пушкине, так и не дождавшись радостных дней освобождения.

Книги Беляева, зачитанные до дыр, постепенно исчезали с книжных полок. В первое послевоенное десятилетие был переиздан только один роман — «Человек-амфибия». Казалось, произведения писателя постигла судьба всех книг-однодневок.

Но первое же, еще весьма не полное издание, подготовленное Б. В. Ляпуновым и предпринятое «Молодой гвардией» в 1956 году, показало, что за шестнадцать лет интерес к произведениям Беляева ничуть не остыл и что в этом смысле дети его первых читателей нисколько не уступают своим отцам.

Беляев вошел в литературу в двадцатых годах, когда внимание всего народа от дел военных было повернуто к задачам грандиозного социалистического строительства. [30] Первый рассказ Беляева «Голова профессора Доуэля» был напечатан в 1925 году (журнал «Всемирный следопыт», 1925, № 3–4), а не в 1926 году, как ошибочно указывает Б. Ляпунов во вступительной статье к двухтомнику 1956 года. Вопросы науки и техники, отодвинутые в годы революции и гражданской войны на второй план, стали приобретать первостепенное значение. Естественно, чрезвычайно вырастала роль научно-пропагандистской литературы, в том числе и научной фантастики.

В середине двадцатых годов у нас еще не было научно-художественной литературы, не получила такого широкого распространения и научно-популярная книга.

Кроме того, первым советским писателям-фантастам приходилось бороться с влиянием на молодежь низкопробной детективной литературы и широко распространившейся псевдонаучной фантастики.

В эти годы молодому поколению еще нужно было доказывать значение естествознания и технических наук, нужно было раскрыть захватывающий характер борьбы, ведущейся в стенах лабораторий. Но говорить о науке надо было предельно просто, так как уровень грамотности молодежи тех лет был неизмеримо ниже современного. Научная фантастика, с ее острыми приключенческими сюжетами, была для этого вполне подходящим средством.

Именно в это время были изданы научно-фантастические романы В. А. Обручева и А. Н. Толстого, чем и положено начало советской научно-фантастической литературе. «Аэлита», «Земля Санникова», «Плутония» и «Гиперболоид инженера Гарина» до сих пор остаются лучшими советскими научно-фантастическими романами.

Однако то, что у истоков советской научной фантастики стояли столь видные деятели отечественной культуры, лишь до некоторой степени возместило отсутствие традиций научно-фантастической литературы в дореволюционном литературном наследии. И значительную роль в создании советской научной фантастики — наряду с Толстым и Обручевым, крупным выдающимся писателем и ученым, — сыграл неизвестный дотоле ни в литературе, ни в науке и технике начинающий писатель А. Р. Беляев.

Его ранние научно-фантастические произведения не могли идти ни в какое сравнение с яркими романами Обручева и Толстого. Но, в отличие от авторов «Плутонии» и «Аэлиты», для которых научная фантастика была лишь временным и далеко не первостепенным занятием, первые рассказы Беляева раз и навсегда определили весь его дальнейший творческий путь. Шаг за шагом совершенствуя свое литературное мастерство, поднимаясь от первых незрелых рассказов к созданию широко известных крупных научно-фантастических произведений, он ставил пред собой иные, чем у его старших современников, задачи.