Газета Завтра - Газета Завтра 152 (44 1996)

Предаться чрезмерно длительным ностальгическим обидам мне не позволил следующий факт-кадр, за которым последовали не менее впечатляющие, выразительные и безжалостные в своей новейшей откровенности и какой-то запредельной немотивированной жестокости.

Видимо, наемный Ахилл несколько переусердствовал в своем экзекуторском рвении, морально (прежде всего) уничтоживши одного из самых дерзких начинающих молодых волков, еще достаточно безмозглых и достаточно миролюбивых законных жителей цивилизованных столичных джунглей, которые в первые мгновения органично стушевались, вернее, даже стадно и стыдно перетрухали от столь куражливых профессиональных маневров… Маневров профессионального волка мифологической невозмутимости и обличия.

— Эй, дядя! Ты забыл мальчику штанишки одеть, простудится! Или замандражил, дядя? — с некоторым запозданием просвистела в сторону мерно и мирно удаляющихся камуфляжных мраморных лопаток тройка восклицательных дротиков, пущенных дрожащей, но довольно нахальной уверенной рукой из кучки оттаивающих, ощерившихся школяров. С некоторым обывательским малодушием я зачертыхался про себя, что оказался невольным свидетелем-очевидцем предстоявшей пошлой кровавой разборки. И чтобы как-то упредить трагедийный фарс снимаемого передо мною постсоветского сюрреалистического киножития, я решился на бездарную отсебятину:

— Римма Степановна, день добрый! Не сразу узнал вас! Быть вам богатой…

Моя бодряцкая реплика, разумеется, не осталась без внимания. Взрослая Римка едва приметно передернулась и с грацией гранд-дамы оборотила в мою сторону свое приметное, холеное более обычного, затянутое в бледный тон лицо с яркими, в цвет сапожек и перчаток, губами.

— Это вы-ы… Игорь! Я тебя… Ты изменился. Филипп! — вернулась в прежнюю начальственную позицию моя старинная приятельница. — Я приказываю покарать ублюдков.

— Римма Степановна! Риммочка, остановите своего бультерьера. Иначе будет кровь. Вы…

— Вы хорошо выглядите, Игорь! И вам лучше не вмешиваться. Отвернитесь, если такой слабонервный.

Исполнительному Филиппку приказание повторять не понадобилось. Этот мраморный бык уже не виделся мне древнегреческим героем Ахиллом, а именно тупым, универсальным домашним скотоподобным убийцей. Этот послушный, роботизированный парень, не портя гримасами гнева своего ладного лика, тотчас же после маловыразительной команды кровожадной хозяйки сделал по-армейски сразу «кругом», одновременно заученно выхватывая из поясной кобуры боевую длинноствольную дуру.

ПОСЛЕДУЮЩИЕ КАДРЫ с протокольной точностью и отчетливостью отпечатались в моем мозгу.

Распялив мраморные столбы ног, точно он находился в обычном тренировочном тире, домашний убийца, на американский киношный манер удерживая двумя скрещенными вытянутыми руками убойно-карающий предмет, с методичностью и прицеленностью неодушевленного механизма размозжил черепа пристыло обуянным предсмертным ужасом четверым рассредоточенным школярам. Оставшаяся тройка брызнула серыми невзрачными осколками в стороны, распадаясь со скоростью замедленного монтажного показа… Подлые, некогда запрещенные, со смещенным центром, приглушенно циркающие свинцовые плевки с артистической легкостью догоняли и с чавкающим аппетитным звуком дробили недозрелые школярские тыковки.

Виновник кровавого расстрельного кошмара, не успевший еще окончательно прийти в себя, со скрюченной холодящейся сахарной задницей, обхвативши отросшие патлы согнутыми локтями, тонко, по-заячьи вереща, резво, судорожно заперебирал ногами, закручивая себя, точно раздавленный слизняк, вжимаясь, втискиваясь в пряную влажную мертвую листву, волшебно надеясь всосаться, втянуться внутрь осеннего полуживого лесного дерна.

Окончательный карающий смачный харчок странно задерживался в разогретом слабо курящемся стальном зеве, который, плавно переместившись в сторону последнего приговоренного, созерцательно замер, чего-то явно выжидая.

— Римка, сука, как ты посмела?! Ты, что, стерва, наделала? — бессмысленно хлопая глазами, словно мертвая кукла из серии “Барби”, с бессмысленным недоумением завопрошал я, пытаясь проглотить, протолкнуть внутрь себя комок позорной вязкой тошноты, вставшей в точности поперек пережатой глотки.

Вместо какого угодно истерического женского ответа, до моего слуха донеслось нечто непонятное моему разуму, нечто маньячно-отвратительное:

— Филиппушка, лапушка, оставь этого червячка мне, — высказавши эту невинную просьбу почти ласковым, чуть задыхающимся от зрительского пережитого голосом, моя бывшая растлительница вновь с милой грациозностью обратила ко мне свою бледную маску в прямоугольном чернично-лакированном окоеме, в котором кровенеющие лепные губы знакомо, по-девчоночьи складывались в дурашливую трубочку, требовали свое, лично ей принадлежавшее… — Дядя Игорь, не ругайтесь. Ты хоть и вырос вон какой, красивый, интеллигентный, а долдон еще тот. Ты прямо как маленький. Ты не сердись, я не специально… Сами мальчишки виноваты. Дядя Игорь, я приглашаю тебя на казнь. Красивую маленькую казнь, как в мультиках. Увидишь сам, совсем не страшно. А потом пойдем ко мне… Я тебе такой приемчик покажу! Закачаешься…

Боже мой, эта холеная сучка в своем репертуаре — о каком-то “приемчике” талдычит! И смеет говорить со мною таким снисходительным запанибратским тоном, точно мы расстались буквально вчера и оставили на потом самое классное, самое трудоемкое, самое забавное совокупительное упражнение… Меня приглашали на обыкновенное злодейское подлое смертоубийство раздавленного балбеса-школяра, которое будет совсем не страшное, как в настоящих задорных телемультиках о бесстрашной девочке и ее храбром и верном роботе-телохранителе.

Желудок мой достаточно мужественно артачился и ни за что не желал расставаться с остатками содержимого моего позднего холостяцкого завтрака. И чтобы как-то перемочь эту непривычную, довольно мерзостную для меня слабость, я глупейшим нервическим движением руки вознамерился забраться во внутренний левый карман куртки, полагая выудить оттуда пригревшийся стеклянный финский флакон с ихней же водкой, всегда сопутствующей, вернее, сопровождающей меня на нынешних прохладных осенних оздоровительных моционах…

— Стоять смирно! Не валяй дурочку, дядя Игорь! — выдохнутые из кровавой неширокой расщелины пара отчетливых, точно отсеченных реплик возвратили меня, рефлексирующего интеллигента, к действительности, к вполне заурядному факту, что моя собственная, в меру серебристая, с претензией на моду подправленная голова имеет такое же законное право превратиться в бесплатную удобную мишень. Мишень для изящного хромированного дамского револьвера, с профессиональной сноровкой и цепкостью нацеленного куда-то в область моей страдающей переносицы.