Эфраим Баух - Эффект бабочки. Израиль – Иран: от мира – к войне, от дружбы к ненависти

Изредка между деревьями бегут группы террористов с «Калашниковыми» и противотанковыми ракетами. Очередь в их сторону. Сдаются.

В четыре часа ночи начинается усиленное движение. Достаточно светло, чтобы летчики могли заметить куски красной ткани на наших танках и «Зельдах», отличить своих от чужих.

Широко развернутое, косо срезанное в полнеба пространство начинает все быстрее заверчиваться и втягиваться под гусеницы, простреливаясь вдоль и поперек. Рвутся вокруг снаряды, впереди летят самолеты, ведя обстрел шрапнелью. Мечутся фигурки по полю, помимо своей воли втягиваемые под гусеницы этой гигантской молотилки.

И уже никому, ни наступающим, ни захваченным врасплох, не вырваться из неотвратимой, всезахватывающей карусели, и никто уже не принадлежит себе.

И мельком, как при фотовспышке, за пределом сознания нога в ботинке, торчащая из земли.

Внезапное удушье сзади и – при повороте головы – почти вплотную к бронетранспортеру – от взрыва мины беззвучно разверзающаяся на глазах скала.

Совсем светает. На полной скорости, словно выпрыгнув из полосы обстрела, колонна вкатывается в Хацбайю. Толпы жителей вдоль улиц, девицы на балконах. Дождь риса и вишен сыплется нам на головы.

Вдруг – град гранат. Задраили люки. Сообщение по радио: погиб попавший в засаду генерал Йеутиэль Адам. Под сенью невеселых этих новостей колонна вползает в долину, и внезапно прямо над нами зависает сирийский вертолет, как в мгновенном кадре – холодно, гибельно, отчетливо – лицо летчика. Неужели это – конец? Лицо матери, мелькнувшее передо мной, как спасение.

Летчик успевает выпустить ракету, которая не взрывается. Возникают два наших вертолета. Сирийский врезается в землю.

Рядом, в долине, кажется, кто-то методически бьет гигантским молотом по наковальне. Оглушительный этот гром никак не совмещается с видимыми издалека танками, которые кажутся скоплением жуков, топчущихся на месте.

А между тем впервые в этом веке идет танковый бой между новейшей израильской «Меркавой» и новейшим советским «Т-72».

И – как моментальный снимок – выхваченный из гущи боя: израильский вертолет, стрекозой пикирующий на танк – вспышка, груда обуглившегося и расплавленного лома.

Слушая рассказы сына, пытаюсь вспомнить эти часы в темноте комнаты – комнаты лунатика. Работает приемник. Силуэт в стеклах книжных полок напоминает кого-то, похожего на меня в молодости, ибо темнота омолаживает. В эфире какая-то свистопляска, неразбериха, дымовая завеса противоречивых сообщений. Какие-то воздушные бои. Ссылаясь на сирийцев, наш диктор сообщает, что сбито сто израильских самолетов.

В приемнике – голос министра обороны Шарона: в результате неслыханной до сих пор операции с применением новейших электронных средств войны в течение считанных часов уничтожено девятнадцать сирийских батарей СА-2, СА-3, СА-6.

В эфире странное молчание. Как будто мир, без умолку, на все лады и на всех языках болтавший и пляшущий вокруг этой войны, внезапно набрал в рот воды, уподобился удаву, заглотавшему несъедобную пищу.

И где-то, на севере, залег, притихнув, СССР, обложивший брюхо Варшавским пактом, как спасательным поясом, чьи спасательные свойства за эти несколько часов оказались под вопросом.

Если другим кажется, что в эти часы история вершится на их глазах, для меня она остановилась.

Я тоже молчу, ибо не могу судить: мой сын в пекле.

Голос диктора, как бикфордов шнур под мою жизнь, обжигает слух.

Телефонный аппарат смертельным капканом стынет молчаливо на столе.

Сын продолжает свой рассказ…

Посреди пасторального пейзажа остатки сгоревших машин, разбросанные трупы, запах горелого человеческого мяса: всё, что осталось от разгромленной сирийской батареи.

Рассыпавшись цепью, идем в атаку на укрепленную позицию, в гору. Сирийцы бегут в другую сторону, напарываются на отряд наших сержантов.

Всё указывает на внезапность нашего прорыва – в палатках чашки с дымящимся кофе, брошенные впопыхах ржаво-белые маскхалаты «Эдельвейс» сирийских «коммандосов», книжка на арабском о Зое и Шуре Космодемьянских. С вращающейся магнитофонной ленты – голос Аллы Пугачевой. Сплошь памятные подарки от бывшей моей родины – вычислитель стрельбы на русском языке, пробитый пулями.

Накладная из ящика со снарядами для гранатомета с личной печаткой – «укладчица Степанова».

Абсолютно новый танк Т-62, сиденья в целлофане. Все надписи по-русски. Можешь изучать его «только за то», что он настигает на всех путях жизни, и нигде в мире, как здесь, нет столько оружия, по которому можно изучать русский язык.

Слушаю сына и вспоминаю, что в Рамалле и Дженине русские женщины, жены арабов-коммунистов, с тоской подпевают Алле Пугачевой, по тропинке бегает пацан с именем Хасан-Алеша, а со стен домов арабского Назарета, родины Иисуса, смотрит Ильич в кепочке, с издевательским прищуром: «Правильной дорогой идете, товарищи!»

Правильной или неправильной, но атака спецназа была столь внезапна, а неразбериха на передовой столь велика, что весь этот день и следующий, до прекращения огня, сирийцы уверены, что позиция в их руках, шлют то грузовик с подкреплением, то бронетранспортер, и мы, – говорит сын, – подпуская их поближе, расстреливаем в упор.

Десятое августа. Мы в Бейруте.

Не более пятидесяти метров отделяют многоэтажный дом, в котором мы закрепились, от дома, набитого террористами, рядом с беговыми дорожками ипподрома. Тесное это пространство простреливается гранатометчиками и снайперами, так, что носа не высунуть. Здесь нет ни фронта, ни тыла. И все же находятся безумцы, пересекающие на машинах это кладбищенское пространство, заселенное лишь привидениями.

Мы занимаем взводом огромную многокомнатную квартиру, которая была для хозяина жильем и аптечно-парфюмерным магазином, располагаемся среди резной в средневековом стиле мебели, фарфоровой и серебряной посуды, между ящиками с шампунем и мазями, грудами рецептурных бланков, на которых пишем вам, родителям, письма.

Другой взвод занимает бывший музыкальный магазин. Иногда оттуда доносится звук трубы или кто-то с грехом пополам выбивает собачий вальс на роскошном рояле. Больше всех повезло третьему взводу, который попал в квартиру и одновременно порнографическую лавку, окопавшись в грудах журналов, вибраторов, надувных кукол и коробок с кондомами. На пост ребята выходят с пачками «Плейбоя».

Сюрреальна жизнь Бейрута.

На веранде, из-под которой бьют пушки, семья играет в карты, «скорая» везет раненых, молодые пары на мерседесе едут в казино в Джунию.