Кермит Хатсон - Украина: великая шахматная доска Збига

Мы не похожи на американцев. У нас нет естественных инстинктов, которые ваши люди культивировали на протяжении поколений. У нас другой набор инстинктов, другой менталитет. Это займёт у нас очень много времени… и это будет очень болезненный процесс для нас, чтобы привить новый менталитет. Во-первых, мы будем лежать на животе, наверное, семь лет, затем нам придется ковылять на коленях еще семь лет, а затем, возможно, мы встанем на ноги в следующие семь лет. Мы не знаем, мы не можем видеть, что впереди в конце этого чёрного туннеля. Это совершенно неизвестное будущее, в которое мы входим. (Tennison 2012)

Русские — очень умный, жизнерадостный и находчивый народ. Но они также имеют другое представление о роли социальных и экономических прав, они живут в другой географической реальности, они испытывали вторжения завоевателей много раз в их истории и обладают сильной памятью глубоких разрушений и страданий от Великой Отечественной войны, и имеют более консервативные культурологические взгляды из-за закрытости Советского Союза даже сегодня, хотя прошло уже 23 года. Поэтому, когда русские вступили на путь демократии и нового экономического порядка — путь, который всё ещё продолжается, — от них нельзя было ожидать, что они станут копией Соединённых Штатов или даже других европейских стран. Им нужно будет найти свой собственный путь, соответствующий их культуре, географии и истории. Это является частью права на самоопределение, права, которое часто не соблюдается международными игроками, занимающими влиятельные позиции, которые должны постоянно питать ненасытную потребность в большем количестве прибылей, большем количестве рынков и большей геополитической мощи. Примером тому является развитие событий в постсоветской России.

Как отмечает Наоми Клейн в своей книге «Доктрина шока. Расцвет капитализма катастроф», после наблюдения за замечательным периодом демократизации, который включал появление свободной прессы, парламента, независимого Конституционного суда, создания местных советов и выборов, желанием Горбачёва — которое должно было быть осуществлено в течение периода от десяти до пятнадцати лет — было создание многоукладной экономики, похожей на скандинавские социал-демократии, состоящей из свободных рынков, сбалансированных с мощными социальными программами, включающими общественный контроль ряда важнейших отраслей промышленности.

Но Горбачёв, признанный Западом слабым и нуждающимся в экономической помощи и руководстве, получил очень тревожное сообщение от лидеров стран «Большой семёрки», когда он присутствовал на их ежегодном саммите в 1991 году. Они хотели, чтобы Горбачёв применил экономическую программу «шоковой терапии», которую только что прошла Польша, только в ещё более экстремальной форме: в более короткие сроки и без какого-либо облегчения долгового бремени (Klein 2007).

Чтобы усилить сигнал и усилить давление, чтобы принять такое предложение, МВФ — по требованию Министерства финансов США — потребовал жёстких мер экономии в обмен на кредиты, а затем Всемирный банк выдвинул аналогичные требования (Klein 2007; Engdahl 2014).

Горбачёв знал, что такая программа никогда не будет принята российским народом. Как показали постсоветские опросы, 67 % россиян отдавали предпочтение кооперативам рабочих как лучшему способу содействия приватизации, а 79 % полагали, что правительство должно играть активную роль в содействии полной занятости (Klein 2007). Поэтому Горбачёв столкнулся с выбором между политической демократией, за которую он так упорно боролся, и экономической диктатурой. Основные западные средства массовой информации в то время, такие как «Экономист» и «Вашингтон Пост», открыто призывали Горбачёва занять авторитарную позицию, чтобы реализовать то, что они считали необходимой политикой для создания своего определения либеральной рыночной экономики. Фактически, они предложили, чтобы Россия использовала «вариант Пиночета» — жестокого диктатора, поддерживаемого Западом, который сверг демократически избранного социалистического президента Чили Сальвадора Альенде в 1973 году (Klein 2007).

Экономические советники Чикагской школы США, которые следовали философии выжженной земли неолиберальной экономики Милтона Фридмана, которая поклонялась мифическому рынку, безразличному к потребностям человека, нашли своего русского Пиночета в лице Бориса Ельцина. Президент Российской Федерации Ельцин получил народную поддержку позднее в 1991 году, поднявшись в знак протеста на одном из танков, угрожающе подъехавших к ступеням здания парламента по приказу недовольных коммунистических чиновников. Он пришёл к власти на волне популярности, когда он сформировал союз с лидерами двух других советских республик, что привело к распаду Советского Союза, тем самым сделав Горбачёва, который пытался сохранить Советский Союз, бессильным (Klein 2007; Cohen 2011).

Ельцин не терял времени, назначая советников Чикагской школы из США, включая Джеффри Сакса, в состав своей экономической команды (Klein 2007). Ельцин, с помощью этих советников, искал способы быстрого получения денежных средств, как это было обещано «Большой семёркой», МВФ и Всемирным банком. Чтобы добиться этого, не столкнувшись с негативной реакцией со стороны российского населения, Ельцин обратился к парламенту с возмутительным предложением: получить разрешение на обход парламента и правление с помощью указов в течение одного года под предлогом решения экономических проблем страны. Признавая тот факт, что они отчаянно нуждаются в помощи, парламент согласился с этим.

В следующем году парламент пожалеет о своём решении. После того, как авторитарный чиновник Юрий Скоков возглавил военные и силовые ведомства, чтобы контролировать потенциальное инакомыслие, Ельцин приступил к реализации плана по отмене регулирования цен на продукты питания, сокращению различных субсидий и проведению другой политики, которая привела к росту инфляции на 2500 процентов. С рублём, потерявшим свою стоимость, исчезли сбережения миллионов людей, а рабочие ходили месяцами без зарплаты. Многие люди были вынуждены продавать свои вещи на улице, фермы были заброшены, так как фермеры были вынуждены искать компенсацию в других местах, сети распределения продуктов питания разрушились, полки магазинов были пусты, поиски пищи стали приоритетной задачей, и люди стояли часами в очередях, чтобы получить еду, которую привозили из других стран (Klein 2007; Wedel 1997; Tennison 2012).

В течение первых нескольких лет этой программы «шоковой терапии» Россия столкнулась с самым большим кризисом смертности со времён второй мировой войны, так как многие мужчины среднего возраста пили до смерти или встречали раннюю кончину от других проблем со здоровьем, а также вследствие самоубийств и убийств. Вдруг оказалось, что все жертвы, понесённые для победы в Великой Отечественной войне, в сочетании с перестройкой Советского Союза, ни к чему не привели. Чувство необходимости, особенно сильное в русской и советской культуре, исчезло у многих людей в этой демографической группе, чья идентичность и чувство необходимости коренились в их роли экономических поставщиков, а также хранителей и бенефициаров постоянно улучшающегося «светлого будущего» в советском государстве. Только за период с 1993 по 1994 год около миллиона россиян скончались преждевременно (Parsons 2014).