Борис Галанов - Илья Ильф и Евгений Петров

Конечно, Ильф и Петров умели ценить и не раз использовали в своем творчестве простейшие формы комического. Вспомним хотя бы фельетон Петрова «Юморист Физикевич», о котором уже говорилось. Незадачливому стихотворцу в одной редакции неосторожно посоветовали: пиши каламбуры. И, как сказочный горшок с кашей, Физикевич варил и варил, не имея силы остановиться. Комический эффект таких непритязательных историй может быть очень велик. Многие из нас хохотали до слез, читая в «Двенадцати стульях», как голый инженер Щукин в ужасе метался по лестничной клетке перед внезапно захлопнувшейся дверью в квартиру. А ведь тут комизм чисто внешний. Любой человек, очутись он в нелепом, незавидном, трагикомическом положении инженера Щукина, наверняка производил бы не менее забавное впечатление... Обстоятельства делают здесь Щукина смешным, но сами эти обстоятельства еще таковы, что не дают оснований для широких обобщений и выводов.

Другое дело — глубокий комизм образов Альхена, Никифора Ляписа, людоедки Эллочки. Тут смех вызывается социальными причинами, обретает общественную функцию. Ляпис смешон совсем не потому, что тоже был обманут Остапом, похитившим у него стул. Кстати, об этом эпизоде в тексте романа говорится лишь мимоходом. Пережитки прошлого, укоренившиеся в самом характере Ляписа, комически отражаясь в манерах, поступках, привычках, пошлости образа мыслей, алчности интересов, делают его и смешным и отвратительным. Ляпис не просто тронувшийся в уме графоман, вроде юмориста Физикевича. Этот молодой человек с «бараньей прической и нескромным взглядом» сумел-таки превратить свои безграмотные писания в постоянную статью дохода. Эксплуатируя доверчивость неприхотливых ведомственных изданий, Ляпис бойко торгует многоликим Гаврилой. А ведь Гаврила из той же породы, что советские Ромео-Иваны или герои пошлейших «красных романсов», о которых неоднократно писал Ильф. В образе автора «Гаврилиады» сатирики заклеймили ненавистное им псевдореволюционное приспособленчество. Но дело не в одной только изворотливости Ляписа. За фигурой автора «Гаврилиады» виделось то, что Щедрин называл «целым психологическим строением». Если под широколиственной сенью различных легковерных редакций Ляпис продолжал считаться своим человеком, так это потому, что на халтуру имелся спрос и находились заказчики. Не случайно Маяковский, высмеявший в «Бане» собственного Гаврилу — репортера Моментальникова, сделал из «Двенадцати стульев» прямые практические выводы. На одном диспуте, приглашая писателей активизировать свою деятельность в газетах и журналах, он напоминал, что в тех изданиях, куда редко заглядывает писатель, гнездятся халтурщики вроде Гаврилы.

Еще одна разновидность маленьких великих комбинаторов — воришка Альхен нашел свои средства и способы к существованию, превратив в собственную вотчину дом Старсобеса, где до поры до времени укрылся за семью замками. Альхен не просто жулик, а — превосходная сатирическая деталь! — жулик «голубой», то есть отменно вежливый, стеснительный. В этом смысле стыдливый Альхен полная противоположность бесцеремонному хапуге Ляпису. Но, конфузясь и краснея, как настоящая кисейная барышня, Альхен ловко обчистил дом Старсобеса, постепенно спустив на толкучке все, включая даже лозунг: «Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу».

А пристрастие Альхена к диковинным замкам и пружинам, которые он изготовил по собственным проектам и лично навесил в доме Старсобеса на все двери! Это другая комическая деталь. Дом уже давно пуст и разграблен. Здесь нечего охранять. И лишь пышные дверные пружины всех систем и фасонов составляют разительный контраст с нищетой его внутреннего убранства. Такие подробности прибавляют к образу «голубого» воришки не только смешные, но и страшноватые черты. С печальным писком спасаются беззащитные старухи от набрасывающихся на них дверей. Громовыми ударами салютуют пружины, цилиндры и противовесы Остапу, когда в сопровождении стыдливого завхоза он проходит по дому. В конце концов дверь, снабженная могучим прибором, все-таки отвешивает Остапу толчок в полторы тонны весом...

Если Альхен, наглухо замкнувший от посторонних глаз дом Старсобеса и всех жертв, обитающих в нем, напоминает в своей хитрой мышеловке мнимо ласкового людоеда из сказки, то Эллочка Щукина, с ее убогим словарем и младенческой фантазией, походит на грубую людоедку из дикого племени. Эллочка не завладела казенным имуществом наподобие Альхена и угрожает только деньгам собственного мужа. Для общества это менее опасно, Но не для инженера Щукина, которого Эллочка грабит так же энергично, как Альхен государственную собственность. Главная ее страсть — все заграничное. На приобретение предметов «элегантного обмундирования» без остатка уходит зарплата инженера, не потому, что у юного существа с воображением дятла есть вкус к чему-то действительно элегантному, красивому, изящному. А потому, что есть мещанское желание жить и одеваться, как за границей. Для общения с окружающим миром Эллочке не требуется большого запаса слов, она свободно обходится тридцатью. Это в десять раз меньше словаря дикаря из племени «Мумбо-Юмбо». Впрочем, убогая Эллочкина речь в самом своем убожестве как раз и таит богатейшие возможности для сатирических обобщений. Знаменитый перечень тридцати излюбленных слов Эллочки Щукиной, «придирчиво» ею выбранных из великого и могучего русского языка, перечень, которым открывается 22-я глава романа,— это, в сущности говоря, готовый сатирический портрет юной людоедки. Все ее скудные интересы, вкусы, симпатии и антипатии, как в зерне, заключены в коротеньком словаре. Если бы даже Эллочка не совершала в книге никаких поступков, по ее ужасающему жаргону мы могли бы догадаться, как именно она должна относиться к окружающим людям («Не учите меня жить»), как далеко простирается ее остроумие («У вас вся спина белая»), Каковы ее понятия о галантности мужчины («Поедем в таксо»). Нам и сейчас достаточно услышать в магазине, в кино, на улице этот жаргон, чтобы безошибочно опознать современных «стиляг». После Эллочки их речь мало обогатилась. Приметы того особого сорта молодых людей, которые, к сожалению, не перевелись еще и в наши дни, в романе указаны точно.

Но сами Ильф и Петров не считали, что в «Двенадцати стульях» уже полностью исчерпали этот тип молодой советской дамочки, которая все силы души, всю лисью хитрость употребляет на копирование туалетов американских миллиардерш и на соперничество с ними. Жизнь продолжала «подбрасывать» новые материалы. В те годы комсомольские газеты и журналы выступали широким фронтом против проникновения в среду советской молодежи мещанской, нэпманской идеологии, высмеивая сделавшееся модным переиначивание имен на иностранный лад, и жаргонную речь, и «пижонское поветрие», и мечты о «красивой жизни», такой, как в заграничных журналах и кинокартинах.