Борис Галанов - Илья Ильф и Евгений Петров

— Раз вас убили, страхкасса обязана выдать вам на погребение!

— Какое может быть погребение живого человека!

— Это парадокс, товарищ,— ответил Каин Александрович.— В отделе благоустройства не место заниматься парадоксами, а место заниматься текущей работой. Как решит РКК, так и будет. Вы ушли?

Ответа не было. Испугавшись слова «парадокс», Филюрин покинул кабинет».

Что в этой сценке возбуждает смех, улыбку? Непреклонность Доброгласова, чей бюрократический ум нельзя смутить никакими феноменами? Да, конечно. Но в не меньшей степени и такие вот неожиданные ремарки, вроде стелющегося по полу голоса Филюрина. Они-то сразу делают видимым трусоватый характер Невидимого.

Можно вспомнить и другую сценку, разыгравшуюся вслед за первой. На заседании РКК председатель месткома узнает, что Невидимому не нужны ни еда, ни одежда. Обративши свой взор повыше чернильницы, он предлагает Филюрину жертвовать свою зарплату в Осоавиахим.

«Послышалось страшное сопение. По комнате пронесся небольшой ураган.

— Что вы все на меня навалились? Сколько все сотрудники платят, столько и я буду платить.

— Скряга ты, Филюрин,— произнес председатель,— Невидимый должен проявить большую активность».

Сама по себе эта перепалка достаточно комична. Но и здесь авторская ремарка придает описанию особый иронический оттенок. Сильно разволновался тишайший Филюрин, если даже сумел вызвать маленький ураган.

«Светлая личность» — одно из многих произведений Ильфа и Петрова, появившихся в промежутке между «Двенадцатью стульями» и «Золотым теленком». По количеству написанных сообща и отдельно рассказов, фельетонов, юмористических повестей 1928—1931 годы были для них чрезвычайно «урожайными». В то время в Москве выходил новый сатирический журнал «Чудак». Организатором журнала стал Михаил Кольцов. Это было интересное, талантливое начинание. На страницах «Чудака» можно было встретить имена Маяковского, Демьяна Бедного, Кольцова. В нем участвовали В. Катаев, Л. Никулин, Б. Левин, братья Тур, В. Ардов, В «Чудаке» публиковались стихи тогда совсем еще неизвестного А. Твардовского и не слишком известных М. Исаковского, Н. Заболотского. Ильф и Петров печатали в журнале сразу две повести — «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска» и «1001 день или новая Шахразада». Имя Ф. Толстоевского (так они подписывали эти повести и некоторые фельетоны) появлялось в журнале еженедельно. Но бывали номера, где Ильф и Петров одновременно выступали и с другими своими материалами, совместно — под псевдонимом Дон-Бузильо, порознь — Ильф — как Ильф, Петров — как Петров да еще как Иностранец Федоров.

Разумеется, редактор «Чудака» Михаил Кольцов, сам отличный газетчик и темпераментный публицист, стремившийся сделать хороший сатирический журнал, совершенно порывающий (о чем он писал Горькому) с увядшими сатириконскими традициями, высоко ценил энергичное и талантливое сотрудничество Ильфа и Петрова. Оба они находились тогда в расцвете сил. «На таких сотрудников набрасываются. Пишите побольше, почему не пишете?» — отметил однажды Ильф в записной книжке. И с горечью добавил: «Так нет же. Держат равнение. Лениво приглашают. Делают вид, что даже не особенно нуждаются». Такой равнодушный бюрократический стиль, укоренившийся в некоторых московских редакциях, в «Чудаке» не был в чести. Тут нуждались в энергичных сотрудниках и охотно их загружали. Кольцов привлек Ильфа и Петрова не только как авторов, но и в коллектив «Чудака». Им это было по душе. Петров вел страничку юмористической смеси («Веселящий газ»). Ильф заведовал литературными рецензиями под рубрикой «Рычи-читай». К черновой, хлопотливой работе в журнале, как бы возвращавшей их к гудковским временам, они относились с обычной добросовестностью — сочиняли критические сигналы, темы для карикатур, короткие юморески, редактировали рукописи других авторов, внося массу веселой выдумки в свое и чужое. В случае крайней нужды Ф. Толстоевский, Дон-Бузильо, Иностранец Федоров и, наконец, Ильф и Петров могли бы заполнить весь журнал от корки до корки, и читатели не остались бы в обиде на такую «односторонность».

Мы не будем здесь решать вопрос, в какой мере коллективу писателей и художников «Чудака» удалось за время его существования придать журналу новый облик. Скажем только, что Ильф и Петров много сделали для того, чтобы этот журнал, как и хотелось Кольцову, «не представительствовал» на своих страницах желчную сатиру, а был полнокровен, весел и здоров, хотя часто гневен, и чтобы в сознании читателей закрепился образ жизнерадостного, работящего, непримиримого к недостаткам гражданина. Мещане и обыватели за это как раз и называли его чудаком. Но с понятием «чудак» должно было связываться только хорошее. Горький в переписке с Кольцовым ставил рядом слова «чудак», «чудодей», называл чудаком человека, способного «творить чудеса, не взирая на сопротивление действительности». Думается, что не совсем случайно и Маяковский, работая над «Баней» в период шумного читательского успеха нового журнала, дал фамилию Чудакова изобретателю фантастической машины времени.

Из номера в номер «Чудак» вел борьбу против старой провинции, зло высмеивал захолустный провинциальный быт с его допотопными базарами, подслеповатыми домишками купеческих вдов и обывательской пошлостью. В 1929 году эта тема не утратила ни своей актуальности, ни остроты. В том же «Чудаке» Маяковский, упрекая писателей-сатириков за то, что они слабо еще «задирают» противников, писал:

Дураков больших обдумав,

взяли б в лапы лупы вы.

Мало, что ли, помпадуров?

Мало — градов Глуповых?

С этим призывом поэта прямо перекликались «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска». В какой-то мере их можно было даже назвать программной вещью нового журнала, который сразу же при своем возникновении объявил поход против современных глуповцев. Сами сатирики в гротесковых колоколамских новеллах продолжали линию сатирического обличения провинциальных нравов, начатую в «Двенадцати стульях» и в «Светлой личности». Колоколамск родной брат и Старгорода и Пищеслава. В задуманной авторами серии новелл он стал равноправным действующим лицом. Истории города и его окрестностей Ильф и Петров посвятили едва ли не самые веселые страницы повести. А художник К. Ротов приложил к описанию красочный план Колоколамска. Помню, с каким интересом мы, тогдашние московские школьники, прилежные читатели «Чудака», изучали этот забавный план. Мелководная речка Збруя, в которой конюх колоколамского князя Андрея Себялюбского, напившись византийской водки, некогда утопил сбрую княжеского мерина, разделяла город и лес. В лесу находилась артель бывших монахинь «Деепричастие» и жил портной Соловейчик. Там он скрывался от налогов. Но, несмотря на это, брал за шитье так дорого, что получил от колоколамцев прозвище «Соловейчика-разбойника». На противоположном берегу паутиной раскинулись улицы — Большая Месткомовская, Членский переулок, Приключенческий тупик, где обычно грабили пьяниц. Важные городские достопримечательности были обозначены специально — горящий дом у Семибатюшной заставы, который пятый год поджигал брандмайор, чтобы дать работу пожарной команде, и могила неизвестного частника, прибывшего в Колоколамск за конским волосом, но скоропостижно скончавшегося тут же на Спасо-Кооперативной площади.