Игорь Сид - Геопоэтика. Пунктир к теории путешествий

А может быть, мне мешает наслаждение? Этот волшебный смешанный аромат — тающей у ног морской пены и кустов можжевельника, щедро источающих то ли эфирные масла, то ли фитонциды?

Я добрался сюда не сразу, уже под финал двухнедельной поездки по стране. Мыс Кап-Блан, он же Кабо-Бланко, он же Бен-Секка — форпост космически огромной Африки в Средиземном море. При этом он выдвинут к северу на целый градус дальше, чем расположена самая южная точка континентальной Европы в Гибралтарском проливе: нигде не соприкасаясь и не сливаясь в милую моему сердцу утопическую Афропу, две части света пересекаются по широте…

Когда я говорю о «геопоэтическом напряжении», это не литературный троп: определённые места планеты действительно пронизаны усиленными струями метафизических токов — которые, возможно, суть просто взаимодействия смыслов… Кап-Блан, как и весь Тунис, это: самая северная точка материка; геометрическая ось растворившейся в Вечности карфагенской морской империи; узкий лимитроф между нынешними странами англофонными и франкофонными. И так далее. И эти несовпадения и переходы смыслов, как разница электрических потенциалов, дополнительно разогревают пространство: пусть всего лишь на тысячную долю градуса, но — patienti sat …

Однако бьёт электричеством и сам по себе этот топоним. Как искра при коротком замыкании, вспыхивает мысль о том, что Кап-Блан — это Белый Мыс Чёрного континента! То есть, подчёркнуто самый европейский его уголок. Белёсые известняки, делающие этот длинный каменный выступ столь контрастным с охватывающими его по бокам тёмными кристаллическими породами побережья, словно подтверждают на молчаливом языке горных пластов обыденную метафору речи. Извечное, заложенное едва ли не законами светового спектра, различие оттенков кожи человеческих рас отразилось буквально в колорите этих живописных склонов.

Основная идея визита была в том, чтобы вообразить здесь, на арене давних исторических коллизий, давно волновавший меня сюжет из альтернативной истории: как бы сложилась судьба средиземноморских цивилизаций, если бы Римской империи не удалось взять верх над Карфагеном? Морская держава, основанная пришедшими из Леванта финикийцами, долгие столетия была мощным конкурентом Риму — в торговле, в политическом влиянии, в военной мощи.

После многократных разрушительных поражений карфагеняне на удивление быстро восстанавливали свою столицу почти на пустом месте — недаром название вечно гибнущей и вечно возрождающейся птицы Феникс родственно исходному топониму «Финикия»… Однако три, с большими перерывами, Пунических войны сломали наконец хребет этому многоголовому и живучему морскому ящеру. В 146 году до рождения Христова Карфаген таки был уничтожен — как это долго предвещал в своих речах в Сенате Марк Порций Катон Старший.

Но неужели мне одному чудится, что это, вроде бы, давным-давно остывшее противостояние всё же не до конца потеряло свою актуальность? Почему вдруг относительно недавно, в феврале 1985 года мэрам нынешнего Рима и нынешнего Карфагена понадобилось подписать символический мирный договор? Это привело «к формальному завершению конфликта» — говорилось в релизах.

Значит, где-то он подспудно и неформально тлел — более двух тысячелетий! — этот тайный метаисторический конфликт…

Элементарное предположение, с которым я приехал, заключалось в том, что если бы победил в этом великом противостоянии всё-таки Карфаген, сегодняшняя Европа была бы абсолютно другой. Её языки сформировались бы при участии не латинской, а финикийской лексики, а морской транспорт мы бы предпочитали любому наземному. Возможно, и освоение морских глубин пошло бы с опережением, а естественные и гуманитарные науки двинулись бы совершенно другим, особенным путём. Легко представить, что субмарины, аквакультуру, акваланг, скафандр и даже идею Ихтиандра , человека-рыбы мы придумали бы гораздо раньше всего остального. А расширение сухопутных владений ещё в Средневековье осуществляли бы, например, за счёт построения искусственных островов.

Но сегодня всё это — просто необязательные фантазии. И лишь диковинное наречие, на котором говорят совсем рядом с Тунисом, на Мальте — острове-останце архипелага карфагенских колоний, где рудименты финикийской культуры сохранялись дольше, чем где-либо — приоткрывает нам краешек тайны: каким оно могло бы быть, Другое Средиземноморье…

Одно из сильных наблюдений в Тунисе — это галерея антропологических типов, которые встречаешь на улицах здешних городов. Страна в основном арабоязычная, с единственным государственным языком — и при этом большинство населения внешне похоже не на классических арабов, семитов Ближнего Востока, а на туарегов и отчасти даже на жителей Северной Европы. Бродя по зелёным цветущим улочкам Бизерты, Суса, Хаммамета, я постоянно встречал лица с явными чертами потомков не только маврско-берберского населения Магриба, но и германского племени вандалов, захватившего Северную Африку в первые века новой эры. К тому же, вспомнилось про набеги на эти побережья, всего лишь тысячелетие назад, харизматичных пиратов из Скандинавии. Некоторые местные жители — очевидные потомки викингов. Смуглые «белокурые бестии»…

Разумеется, явился я сюда не только ради медитативных прогулок и бессонных наблюдений. Имелся и более примитивный мотив ностальгии по Магрибу. Жизнь моя была связана чаще с Африкой субсахарской, но очень много лет назад мне посчастливилось прожить больше года в трёхстах километрах от этих мест. Ландшафтно-климатические характеристики восточного побережья Алжира, где обитала моя семья, и северного Туниса совершенно идентичны. Мощный горный массив Атлас оберегает африканское Средиземноморье от раскалённых воздушных масс Сахары, и наоборот, конденсирует на свои обращённые к северу склоны драгоценную влагу, приносимую морскими ветрами. Растительность здесь на берегу примерно та же, что на Пелопоннесе, в Калабрии или Андалусии: сосны, эвкалипты, кипарисы, можжевельники, агавы, пальмы… И трудно представить, что за заоблачным хребтом открывается бесконечная, растянувшаяся на десяток стран и тысячи километров, пустыня с редкими оазисами, в которых способны расти только выносливые оливковые деревья и финиковые пальмы.

Мне давно хотелось вновь погрузиться в этот пряный субтропический рай. Но если огромный патриархальный Алжир похож скорее на культурологический заповедник, где тысячелетние ориентальные традиции застыли в своём развитии, как экспонаты в музее, то Тунис, в силу своих историко-географических особенностей, всегда был и остаётся оживлённым пульсирующим узлом разнонаправленных культурных путей огромного региона. Англоязычные Ливия и Египет с одной стороны, Франция с островом Корсика и странами франкофонного Магриба с другой, совсем по соседству — Италия с Сицилией и Сардинией, невероятная семитоязычная Мальта…