Игорь Сид - Геопоэтика. Пунктир к теории путешествий

Тунис — едва ли не единственная арабская страна со светской властью. Местные жители с гордостью рассказывали мне, как пришедший к власти в 1957 году, вскоре после обретения Тунисом независимости, первый президент Хабиб Бургиба постепенно и неуклонно вводил гражданские свободы и открытый стиль жизни — в политике, экономике, культуре, включая масштабное расширение прав женщин. Настоящая оранжевая революция произошла не где-нибудь, а в Тунисе, когда национальный лидер устроил потрясший всех хэппенинг: в разгар Рамадана, в дневное время демонстративно выпил перед телекамерой стакан апельсинового сока…

Алгоритмы культурного диалога и многообразия в Тунисе — отнюдь не изобретение XX века. Со времён Карфагена, главной силой которого была всё-таки не военная армада, а торговые связи и торговое искусство, на этих извилистых берегах, изрезанных такими удобными для каботажных судов бухтами, укоренялись терпимость, поведенческая гибкость и здравый смысл. Где ещё в арабских странах можно найти, например, крупную еврейскую общину, столетиями мирно сосуществовавшую с общинами арабской и берберской, как на острове Джерба в тунисском заливе Габес? (Во второй половине XX века, после обретения страной независимости, еврейская община большей частью мирно съехала — так, на всякий случай. Одна из старейших синагог мира — Эль-Гриба — по-прежнему украшает остров.)

А много ли, например, тропических стран, где средняя продолжительность жизни составляет, как в Тунисе сейчас, 75 лет? И ведь нельзя сказать, что Тунис исключительно евроцентричен, он подлинно многовекторен, и, скажем, странам Дальнего Востока открыт не меньше, чем Западу.

Я был вдохновлён путешествием по этому универсальному порто франко размером с целое государство, «свободному порту» Африки. Впечатлили фигуры местных писателей: так, прозаик и эссеист Валид Солиман оказался высококлассным переводчиком художественной литературы не только с нескольких европейских языков на родной арабский, но и наоборот, арабской литературы на эти языки. А мэтр современной арабской прозы Монсеф Мезганни, например, экспериментирует с жанром саунд-поэзии, превращая сценическое исполнение некоторых своих рассказов в подобие перформанса.

Не мудрено, что после подобных встреч я взлелеял мечты организовать в этих местах, например, семинар по арабо-русскому и русско-арабскому поэтическому переводу. В России сейчас практически нет профессиональных переводчиков арабской поэзии, — а есть ли лучший способ воспитать специалиста по чужой культуре, чем периодически окунать его в оную культуру с головой?..

Самой непредвиденной оказалась геопоэтическая находка на юге Туниса, которую мы сделали с моим напарником по «экспедиции», российским стихотворцем Амарсаной Улзытуевым. На площади в городке Таузар, представляющем собой как бы изнанку крупнейшего в северной Сахаре финикового оазиса, мы натолкнулись на монумент не кому иному, как крылатому коню, вдохновителю поэтов… Местные жители нам объяснили, что образ Пегаса увековечен здесь в память о классике арабской поэзии Абуль-Касиме аш-Шабби. Будет ли это переводческий семинар, или всё-таки международный поэтический фестиваль, но мы обязательно должны будем приехать в Таузар и возложить цветы к памятнику аш-Шабби — гениальному автору, ушедшему в 25 лет, однако успевшему очень много сделать для своей национальной — тунисской — и наднациональной — арабской — культур.

..Между тем, деструктивные исторические события, имевшие место в стране в последние годы, что характерно, не ощущаются здесь каким-то внутренне обусловленным процессом — это явное внешнее воздействие, влияние катастроф и неустройств в соседних странах. Механизмы саморегуляции в конечном счёте воспреобладали, и недаром знаменитый «Тунисский квартет» получил в этом году Нобелевскую премию мира: маленькая страна сумела дать всей планете, и в том числе арабоязычному миру, образец тонкой и упорной коллективной работы по налаживанию стабильности и согласия в своём обществе.

Я верю в Тунис, знаю, что страна сможет погасить негативные импульсы, и стать новой, «карфагенской» точкой сборки для североафриканского и средиземноморского гуманитарного пространства. Слишком обширен и позитивен здешний опыт межкультурного диалога, и слишком симпатичны традиции терпимости и здравого смысла.

А сама «карфагенскость» Туниса и Магриба (и шире, всех арабских стран: растекающийся по Средиземному морю, выплёскивающийся в Атлантику и Индийский океан Арабский мир — это ведь и есть новый Карфаген!), культурный карфагенизм , что бы ни стояло за этим термином — абсолютно необходимая компонента полнокровной жизни здешнего участка человеческой вселенной. Здешнего — в расширенном смысле: я говорю как минимум обо всём Средиземноморье и прилегающих регионах. С момента исчезновения исторического Карфагена это пространство страдает от однополюсности и несбалансированности, оно будет естественно поляризоваться так или иначе… Европейскому дискурсу — понимаемому как наследие Pax Romana — жизненно необходим рабочий противовес в виде такого, пусть даже совсем условного, Carthago. « На то и щука в море, чтобы карась не дремал », — эта русская пословица пришла в голову вроде бы не очень к месту, но что пришло, то пришло. Мирный договор подписан, теперь плодотворное соперничество, переходящее в сотрудничество, продолжится в цивилизованных, как бы скучно это порой ни выглядело, рамках.

Один её прадед по матери был афроамериканским баптистским проповедником, другой — ортодоксальным раввином в Варшаве. Дед по отцу — имамом суннитского толка на Занзибаре. Сплетённые силовые линии трёх мировых религий, пронизывающие три континента, и обусловили, вероятно, то магнитное поле, которое сорвало её однажды с места и швырнуло через океан на поиски своих генетических и духовных корней.

Книга Елены Ханги «Про всё» концентрирует в себе это религиозного оттенка напряжение, — что может несколько обескуражить читателя, предвкушающего вальяжные мемуары признанной общественной деятельницы и скандально известной телеведущей. Вместо перечня жизненных успехов мы раскрываем журналистскую исповедь, дневник беспокойной души, полный непрестанных силлогизмов о природе человеческого отчуждения, нетерпимости и малодушия. Как будто она, Ханга, дала обет думать о моральной подкладке происходящего даже на подиуме телепередачи о нелёгком российском эросе.