Дуглас Смит - Бывшие люди. Последние дни русской аристократии

К концу Второй мировой войны 95 % российских усадеб исчезли. Некоторые были разрушены целенаправленно; большинство просто брошено и разграблено, оставшись гнить и разлагаться. Огромное культурное наследие было фактически стерто с лица земли.

Изгнанный из Остафьева Павел поселился с семьей в Новодевичьем монастыре в Москве. Борис Садовской, поэт и критик Серебряного века, описал их прибытие в своем дневнике:

У правого монастырского флигеля две подводы; жалкие, дрянные клячонки в гнусной упряжи, какие-то подобия телег, два выродка, один в шляпе, другой в картузе, – потомки степенных русских богатырей ломовых. «Что такое?» – «Граф Шереметев переехал сюда». – «Какой Шереметев?» – «Павел Сергеевич. А это его книги привезли». Немного погодя показался невысокий хилый господин с худощавой дамой. «Павел Сергеевич». Подошел. Одет буквально по-нищенски: рваный пиджак, грязный картуз, на ногах обмотки. Рекомендуюсь <���…>. Отвечает, будто век были знакомы. <���…> Узнав, что я Борис Садовской, обнаружил живейшее участие и представил меня жене, старообразной и очень некрасивой, в старом зеленом платье. Я поцеловал ее загорелую хрупкую руку с обручальным кольцом. Потом граф и графиня вышли из монастырских ворот. Сдается мне, что у графа не было чем заплатить возчикам, и он пошел искать деньги. Трогательнее всего, что он привез с собой книги, вернее, жалкие остатки колоссальной шереметевской библиотеки, последнее свое утешение. Возчики продолжали стоять несколько часов. И они, и Шереметевы – два полюса вырождения двух основных сословий: бывший граф и бывшие мужики, бывшие собственники, бывшие хозяева, бывшие люди, бывшая Россия.

Основанный в начале XVI века Василием III, отцом Ивана Грозного, Новодевичий монастырь на протяжении многих веков служил женским православным монастырем и тюрьмой для женщин царской крови, которых заставляли принять постриг. В 1922 году коммунисты закрыли монастырь и превратили его в Музей эмансипации женщин. С началом «великого перелома» древний собор Смоленской Богоматери был закрыт, трапезные и кельи сестер преобразованы в общежитие для студентов, заводских рабочих и госслужащих. Одна из студенток, Ольга Горлушкина, подружилась с Шереметевыми:

Они были очень хорошие, простые – Павел Сергеевич и Прасковья Васильевна. И няня их хорошая была. У меня, бывало, не хватает денег до получки – они всегда дадут, хоть и последнее у них, хоть и питались и одевались они кое-как. Павел Сергеевич всегда задумчивый был, молчаливый, а Прасковья Васильевна и няня всякому доброе слово найдут, и пожалеют… и вежливые очень…

Шереметевых поселили в большой светлой комнате, но соседи тут же начали возражать против того, что «бывшие люди» занимают такую хорошую комнату, и их переместили в темную комнатку в монастырской Напрудной башне, где томилась в заточении царевна Софья, единокровная старшая сестра Петра Великого, регентша России в 1680-е. Помещение в башне было круглое и небольшое, примерно в пятьдесят пять квадратных метров, однако оно казалось значительно меньше, поскольку было набито книгами, картинами, иконами и остатками старины из шереметевского архива. Большая часть этого семейного наследия была сгружена в центре комнаты и накрыта брезентом, по кругу вдоль стен стояли книжные полки. Слухи о новых жильцах и их имуществе распространились мгновенно, и к ним неоднократно залезали воры. В квартире не было ни туалета, ни раковины, ни плиты, все эти удобства располагались в других постройках монастыря. Зимой в чашках замерзал чай.

Павел пытался заработать денег, чтобы поддержать семью. Несмотря на то что его восстановили в правах, он все не мог найти работу. На помощь Павлу пришел В. Д. Бонч-Бруевич, старый большевик, историк, руководитель Центрального музея художественной литературы, критики и публицистики (послужившего основой будущего Государственного литературного музея – убежища «бывших людей», – который он также возглавлял с 1934 года). Видимо, благодаря хлопотам Бонч-Бруевича Павла наняли в конце 1930-х на работу в Наркомат просвещения и дали жилье в Напрудной башне, которое формально числилось как «служебное»: иначе всю семью могли выставить на улицу. Благодаря Бонч-Бруевичу Павел получил работу в нескольких небольших научных проектах (писал статьи, делал переводы), но на жизнь по-прежнему не хватало. Ему удалось также получать небольшие заказы от различных музеев на построение диорам, иллюстрации для путеводителей, составление описей, проведение экскурсий. Отпрыск богатейшего в России рода, владевшего множеством крепостных, Павел зарабатывал, рисуя картины, изображавшие жестокости крепостничества. Для Останкинского музея он писал портреты своей прабабки, крепостной певицы Прасковьи, ее отца, неграмотного крепостного кузнеца, и самой близкой ее подруги Татьяны Шлыковой, гениальной крепостной балерины.

Павел предпочитал общество ученых и художников. Некоторые из них, такие как живописец, историк искусства и реставратор И. Э. Грабарь и живописец и художник-реставратор П. Д. Корин, помогали Павлу в поисках работы и были частыми гостями в Напрудной башне. Творческая атмосфера действовала на маленького Василия. Павел рассказывал ему о русской истории, культуре и религии, учил рисовать и писать красками, к чему уже в раннем возрасте мальчик проявил талант. «Сила, противопоставленная силе, никогда не производит ничего, кроме разрушения и варварства, – говорил он Василию. – Следует управлять страной единственно с помощью добрых дел». Двоюродный брат Василия вспоминал о нем как о красивом юноше с прекрасными манерами. Братья дружили и оба любили танцевать вальс и танго.

В 1930-х годах в России из Шереметевых остался один Павел. Семейные собрания превратились во встречи тесного круга близких: собирались либо в Напрудной башне, либо в Царицыне, где жил со своей семьей брат Прасковьи Владимир Оболенский. В январе 1935 года семья собралась на похороны одного из своих старейших членов, семидесятидвухлетней Екатерины Сергеевны Шереметевой, принадлежавшей к нетитулованной ветви московских Шереметевых. Впереди шел священник и один из молодых родственников, несший икону, провожающие шли за катафалком на Дорогомиловское кладбище. Прохожие останавливались поглазеть. Некоторые выкрикивали оскорбления в их адрес; иные забрасывали снежками.

Два года спустя, 14 января 1937-го, они собрались отпраздновать именины Василия. Торжество запечатлено на сохранившейся фотографии: семнадцатилетний Василий стоит позади отца, по обе стороны от него мать и тетка Мария Гудович. На фото также дочь Марии Варвара с мужем Владимиром и детьми, сестры Владимира. Немногим удается слабая улыбка; иные безучастно смотрят в объектив. Скорее всего, в таком составе они собрались в последний раз. Еще снег не растаял, как Варвара была арестована, спустя несколько месяцев пришли за Владимиром, и оба навсегда исчезли в пучине сталинского Большого террора.