Юрий Рост - Пути в незнаемое [Писатели рассказывают о науке]

«Как так сказать можно! — восклицает Екатерина. — отверзите очи!».

Это «отверзите очи» очень характерно для Екатерины 60-х годов. Сама она в те годы на трудности и беды глаз не закрывала, — недаром отправлялась она в поездки по стране (где это видано было до сих пор, чтобы русская царица отправлялась в экспедиции по стране, внимательно ко всему присматриваясь). «Сей город ситуациею прекрасен, — пишет она из Нижнего Новгорода во время своей волжской поездки, — а строением мерзок, только поправится скоро, ибо мне одной надобно строить и соляные и винные магазины, так губернаторский дом, канцелярию и архив, что все или на боку лежит или близко того». Вот это желание тотчас взяться, засучить рукава, поднять то, что «на боку лежит», очень характерно для Екатерины начала ее царствования.

А сколько всего в это время в России на боку лежало! Вся страна была в упадке и разорении, но царица была такой неиссякаемой энергии, такой веры в удачу, что ни страшные донесения, которые шли к ней со всех концов страны, ни то, что видела она собственными глазами, — все это не только ее не обескураживало, но вызывало новый прилив энергии и уверенности в успехе.

Да, она хотела знать истинное положение вещей. Но когда во время ее путешествия по Волге крестьяне подали ей около 600 жалоб, и почти все на помещиков, жалобы эти были возвращены челобитчикам с указанием, чтобы больше таких не подавали. Почему в Лифляндии она выслушивала крестьянские жалобы и живо на них откликнулась, а русского мужика отказалась выслушать? По равнодушию? Но все, что угодно, только равнодушной в те годы она не была. Боялась заглянуть в бездну?

Но посмотрим, как шел дальше ее спор с Сумароковым.

«Сделать русских крепостных вольными нельзя», — пишет Сумароков. В высшей степени интересное замечание: оно позволяет предположить, что в «Наказе» — его первой редакции — вопрос об освобождении крестьян ставился впрямую. Но как же поэт объясняет, почему нельзя освободить русского крестьянина?

«Скудные люди, — говорит он, имея в виду помещиков, — ни повара, ни кучера, ни лакея иметь не будут и будут ласкать слуг своих, пропуская им многие бездельства, дабы не остаться без слуг и без повинующихся им крестьян, и будет ужасное несогласие между помещиков и крестьян, ради усмирения которых потребны будут многие полки; непрестанная будет в государстве междуусобная брань, вместо того, что ныне помещики живут спокойно в вотчинах…»

«И бывают зарезаны отчасти от своих», — многозначительно напоминает Екатерина.

Наивно-корыстные рассуждения Сумарокова не могли не вызвать насмешки Екатерины, и она в конце концов подвела итог: «Господин Сумароков хороший поэт, но слишком скоро думает, чтобы быть хорошим законоведом», — а господин Сумароков, в отличие от нее, и не думал нисколько: в нем срабатывало простое социальное своекорыстие.

Есть в этом споре и еще одно любопытное место. «Примечено, — пишет Сумароков, — что помещики крестьян, а крестьяне помещиков очень любят, а наш низкий народ никаких благородных чувствий не имеет». «И иметь не может, — тотчас откликается императрица, — в нынешнем его состоянии».

У них у обоих не было ни малейшего представления о народе, о той духовной работе, что шла в его глубине, но нельзя не отметить полярность их отношения к народу: Сумароков говорит о нем с презрением, Екатерина его оправдывает ужасными условиями, в которых он живет. Пусть ее рассуждения отвлеченны, пусть они идут не от любви к русскому мужику, а от чтения французских философов, все же нота сочувствия к народу тут явственно слышна.

Но если в «Наказе» ставится вопрос об отмене крепостного права, значит, была в нем и глава о крестьянстве? Куда же она делась?

Дело в том, что «Наказ» редактировали, и притом варварски. У этого самодержавного автора был редактор, и не один. Конечно, ее приверженцы одобрили ее труд. Г. Орлов, например, по ее собственным словам, был от него без ума, но критика большинства оказалась настолько резкой, что Екатерине пришлось отступить. Она сама говорит об этом в письме к д’Аламберу: «Я зачеркнула, разорвала и сожгла больше половины, и бог весть, что станется с остальным».

Таков был результат первого столкновения «Наказа» с жизнью.

Но есть в нем странная XI глава, она называется «О порядке в гражданском обществе» — тема, казалось бы, огромная, а глава — крошечная, чуть более двух страничек; она зажата между X («Об обряде правосудия», 35 страниц) и XII («О размножении народа в государстве», 8 страниц), и говорит она как раз о рабстве, и если предыдущая глава содержит 106 пунктов, излагающих предмет систематически и подробно, тут вдруг начинается чистая невнятица. Мы узнаем, что общество требует известного порядка, в силу которого одни повелевают, другие повинуются; есть упоминание о естественном законе, который обязывает облегчать положение подвластных людей; есть неопределенная фраза о том, что следует «избегать случаев, чтобы не приводить людей в неволю», и тут же оговорка (если этого не потребует крайняя необходимость в интересах государства), которая сводит на нет даже эту неопределенность. Затем упоминаются «злоупотребления рабства», которые следует «отвращать». Пункт 255: «Несчастливо то правление, в котором принуждены установляти жестокие законы». Пункт 256: Петр I указом повелел брать под опеку безумных и тех, кто мучает своих «подданных», но исполняется только первая часть указа — о безумных, «а последняя для чего без действия осталась, неизвестно». Пункты 257–259 — в них упоминание некоторых законов относительно рабов у греков и римлян, и потом неожиданно: «Не должно вдруг и через узаконение общее делать великое число освобожденных», хотя ни о каком законе по поводу освобождения тут и речи не было. Следующий, 261 пункт вдруг заговорил о крестьянской собственности, но донельзя туманно: «Законы могут учредить нечто полезное для собственного рабов имущества». И после такой невнятицы следует неуместно торжественное: «Окончив сие…» — так, словно окончен какой-то славный труд. Тем не менее автор посылает вдогонку еще один пункт, очень важный: нужно предупреждать те причины, которые приводят к непослушанию (то есть мятежу) рабов, и что, не изучив этих причин, «законами упредить подобных случаев нельзя, хотя спокойствие одних и других (то есть и помещиков и крестьян) от того зависит».

Перед нами, конечно, лоскутья той главы, где говорилось о крестьянстве и крепостном праве.

Какой была эта глава, мы не знаем, но в бумагах Екатерины сохранились отрывки, то, что не было разорвано и сожжено; они, правда, не дают возможности реконструировать пропавшую главу, но многое разъясняют и очень важны по своему содержанию. Вот один из этих отрывков: