Юрий Рост - Пути в незнаемое [Писатели рассказывают о науке]

Место это выбрано для института прицельно — на самых что ни на есть бросовых, вернее запущенных, землях: владейте и богатейте, товарищи ученые! Но для них, понимающих красоту земли как первую необходимость для нормальной жизни, очарование пейзажа перед глазами затушевало и бедность земли и запущенность — явления временные, если приложить труд и разумение.

Теперь мы смотрим из окон кабинета на западную сторону и видим кудрявую зелень, столпившуюся возле прудов. За прудами вдаль уходит просторное сосновое редколесье, а в нем прямая прорезь хорошей асфальтовой дороги из Мурома во Владимир, до которого два десятка километров. Далеко за лесом по всему горизонту возвышается голубоватый от дали и летнего воздуха серый бугор, застроенный белыми корпусами жилых кварталов с притягательной центральной формой — старинным Успенским собором. Он много выше всех строений в городе, отсюда, из далека, кажется не созданием рук человеческих, а видением чуда, сотканного из белизны, золота и голубых куполов с сияющими крестами в светозарном солнечном освещении.

Судогодский подъем, где обосновался институт, когда-то дал приют двум деревенькам, от них еще осталось несколько изб. Названия у них были прозаические, скучные — Бараки и Вяткино, они немного возвышались над лесной низиной, по которой у самого владимирского бугра протекает река Клязьма. Она-то и отделяет высокое левобережное ополье от Мещеры, низинной стороны Владимирской области, от лесной, песчаной, торфяной, болотистой, комариной, травяной, черничной и еще бог знает какой, где тоже селились и поныне живут и кормятся люди, распахавшие здешние белесые земли и с удовольствием ступившие на прекрасные луга, где можно кормиться стадам коров и бычков.

Теперь тут первый в Мещере институтский городок, почти тысяча жителей, веселые современные дома в один, два, три и даже четыре этажа, улицы, огороды-садики с цветами, ягодами, картошкой, пленочными тепличками, довольно уютный городок, где солидно стоит большеоконное здание института, где новенькая школа, по городскому проекту построенная, магазин и все другое, что нужно людям. Есть еще светлый деревянный дом над прудом, по-старому все еще называемый сельсоветом, хотя он уже поселковый Совет, такой опрятный дом, где решаются житейские дела.

Дальше за городком по волнистым полям вниз-вверх уходят просторные земли, они спадают к еще одной балке, уже перепруженной. Там блестит вода третьего пруда, затененного ветлами. По берегу его тянется рядок старых изб, выкрашенных все, как одна, почему-то в голубое, а через улицу, в бурьянах и с печально склоненным православным крестом над ржавым пятиглавьем, над любовно выложенным когда-то верхом с арками, пилястрами, шатрами, над разрушенной оградой с заросшим крапивой древним кладбищем стоит церковка, похоже XVII века, такая тихая старушка из российского прошлого. До этого места руки мастеров еще не дошли. Но подумывают, подумывают воскресить. Все-таки старина, память наша. Да и деды-прадеды под холмиками с крестами…

Явились, наконец, нужные нам люди, они вошли друг за другом, один коренастый и плечистый, с крестьянским открытым лицом, смелым «володимирским» взглядом; другой повыше, потоньше костью и помоложе, посветлей головой, глазами, в джинсах и кедах, по-модному. Поздоровались за руку. Попов показал на стулья, оба остались стоять, видать, уже при входе нацелились на короткий разговор. Дела, дела…

— Ну, что там? — спросил Попов у Виктора Ивановича Королева, директора опытного хозяйства, того, что постарше и посмелей видом.

— А что? — Королев вскинул голову. — Все на месте, земля, фермы, другое-прочее.

— Я про кормораздатчик. Опробовали в коровнике?

— Там доделывают кое-что… Часа на два работы.

— Ах, Королев, Королев! Знаем мы эти два часа. Сейчас поедем, разберемся.

— Мы туда и направлялись, а нас сюда завернули.

Главный агроном опытного хозяйства Борис Михайлович Маринин переступил с ноги на ногу. Сказал негромко:

— Получится тот кормораздатчик, — и кивнул, подтверждая, что получится.

А Попов пояснил уже для меня, несведущего:

— Мы тут одну заводскую машину приспосабливаем для разброски подстилочного торфа на фермах. Рук на это дело не хватает.

— У нас только крупного рогатого скота тысяча семьсот голов, — ввернул Королев.

— Не рогатыми головами сыт человек. Ты молоком похвастайся, — тотчас ответил Попов.

— В этом году перевалим через три тысячи от коровы. Есть такая перспектива. — И посмотрел на агронома, чтобы подтвердил.

— Будет, — сказал Маринич. — Викоовсянка хорошо помогает. Спелого зерна в вике почти по шестнадцать центнеров с гектара. Да и сама масса…

— У Ивана Григорьевича Бугая, говорят, центнеров по двадцать той вики с гектара. Несправедливо забытая культура. На камнях растет.

— Это мы про совхоз «Пионер», — пояснил директор. — Там хозяином кандидат наук, мы его с плачем отдали из института. Большой совхоз. Надо было подымать. Лежал… Сколько там земли?

— Семнадцать тысяч, — быстро сказал Королев. — И двадцать шесть деревень. Почти треть района. И отряд плодородия бессменно в работе. Это двадцать — двадцать две тысячи тонн компостов в год. На тысячу сто гектаров. Делится ровно…

Королев вскинул голову и сказал, посветлев:

— Вы на наш люпин поезжайте. Весь продисковали, уже запахиваем. Вот где органики!

— У нас есть такие поля, где голый песок, — добавил Маринич. — По песку сидераты посеяли — люпин, значит. Дождило часто, он густо поднялся. Зерно взяли, теперь стебли запахиваем. Много органики. Года через два-три образуется хорошая пашня.

— А что с соломой колосовых? — спросил я, вспомнив, как горячо Попов ратовал за измельчение соломы комбайнами при уборке, чтобы тут же ее запахать.

— Пока заделываем на полутораста гектарах. Во всех базовых наших хозяйствах будут запахивать резку, всего около семи тысяч тонн. По Владимирской области избыточной соломы — больше двухсот тысяч тонн. Ее сжигают перед зяблевой пахотой. Так вот, если измельчить и запахать, это полмиллиарда тонн органики!

Когда Королев и Маринич вышли, Попов не без гордости сказал:

— Мыслящие мужички! Все догмы проверят, а в дело примут, когда убедятся лично. На днях спор был о севооборотах. Считают, что применяться должны по обстоятельствам, с учетом почвенных особенностей и погоды. У нас, как по всей Мещере, лоскутные поля. Не в том смысле, что мелкие, рваные, а сложные по природе своей. То песок, то глиняные «тарелки» на треть метра — песок, а глубже — глина, как цементный подпол. Дождь прошел — вода неделю на поле стоит. Не просачивается через глину. Клевера вымокают. Картошка выстуживается. Вот и смотри, где, что и когда сеять. Озимые мы сеем как страховой фонд, если что с яровыми. И наоборот. Маринич уже приспособился. И Королев понимает. Осваивают плодосмен на ходу. Но главное внимание — органике. Пока нет гумуса, все другое — решено.