Юрий Рост - Пути в незнаемое [Писатели рассказывают о науке]

К сожалению, большинство совхозных деревень — Бережки, Райкова, Дворушнево, Травинино, Овсяниково, Марисин ложок, Попково, — добрая половина из 26 деревень совхоза, или вовсе обезлюдели, или остались со старыми людьми. Немало сил и времени потребуется Ивану Григорьевичу, чтобы вдохнуть жизнь в эти человеческие гнезда, сделать плодородными ослабевшие пашни и луга. Под рукой директора 17 тысяч гектаров!

В эти летние дни красиво здесь, вольно, зелено. Чистая трава на лугах, живописные леса-перелески, деревни обязательно по бугоркам — все со столетними ветлами, липами, вязами. Много лугов, прозрачная река, озера. А рядом ослабевшая от многолетнего истощения, от бесхозности пашня, из которой брали и брали добро, но ничего не возвращали.

Хорошо, что есть ощущение начавшихся перемен. С этим ощущением и живут люди в деревнях, приветствуют подряд, когда земля будет в руках того, кто ее обрабатывает. И уже не один директор, а сами они станут хранить силу земли, поскольку эта сила переходит и в земледельца, придавая ему уверенность в нормальной, несуетной жизни.

Но чтобы нелегкая судьба наших пашен и лугов затронула за живое миллионы людей, живущих по деревням-селам, нужна не только агитация — нужны общегосударственные меры, и прежде всего подрядная форма труда, при которой земля навсегда переходит к тем, кто ее обрабатывает. Нужен нэп в ленинском его понимании. И всемерная помощь земледельцам, постройка деревень, дорог к ним, реальные деньги за хозяйские дела, обернувшиеся высоким и устойчивым урожаем. Нужно развитое скотоводство.

Пока же мы больше проводим дискуссий, только говорим о переходе к новым формам работы с землей и на земле. А тем временем продолжается исход людской из деревень в города; все меньше остается на пашне и лугах той силы, которая способна вернуть земле плодородие. «И сегодня в стране, — как сказал вице-президент ВАСХНИЛ А. Н. Никонов, — уже 152 миллиона гектаров эродированных и эрозионно опасных земель».

Продолжается скорое, страшное разрушение среды обитания в самом уязвимом для жизни месте, разрушение почв — создателей пищи для человека и животных, сферы активнейшей биологической деятельности, где происходят главные процессы появления живого из неживого.

И это в стране, где В. И. Вернадский завершал свой многолетний труд о биосфере и ноосфере; где В. В. Докучаев дал человечеству новую науку — почвоведение, а Н. И. Вавилов установил Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости организмов, упорядочив теорию и практику селекции новых сортов.

Слепы мы, что ли?..

Обладатели самой обширной площади пахотных земель и лучших в мире почв — черноземов, мы безоглядно растрачивали это богатство природы, не возвращая и половины органического вещества, которое уходит с урожаями. Мы даже не имеем в стране единой службы землепользования и защиты земли, почти не готовим специалистов-почвоведов, согласились с отходом огромной армии мелиораторов от их главного дела, на которое им выделили миллиарды рублей, — на сохранение в почве по крайней мере устойчивого равновесия в приходе и расходе гумуса на каждой пяди земли.

Равновесие это давно и сильно нарушено. Экологическая опасность исчезновения почв — вот она, рядом.

Посмотрим же в глаза этой опасности. И отыщем в обществе разумных землепользователей, а в обществе и среди деятельных ученых — руководящую силу для восстановления плодородия на истощенной земле.

Удастся это — и общество вздохнет спокойно, получит огромное облегчение для деятельности во всех других областях жизни.

«Все зачинает земля…» — пророчески изрекал Тит Лукреций, вглядываясь через два тысячелетия в наше время.

Редакция одного журнала попросила меня ответить на письмо своего читателя о романе Б. Можаева «Мужики и бабы» («Дон», 1987, № 1–3) — с тем, чтобы опубликовать это письмо и мой ответ вместе. Просьбу я выполнил. Обе вещи ушли в набор. И вдруг мне сообщили: читатель от письма своего отказался, заявив, что он «погорячился», «поспешил» и что «сейчас не время ударять по Можаеву»…

Казалось бы, я должен быть вполне удовлетворен, тем более что в моем ответе была главка — «Придется взять свои слова обратно», и, кроме того, там говорилось: «Как Вы относитесь к гласности? Будем предельно конкретными. Я, например, обеими руками голосую за публикацию Вашего письма. А Вы за мое — проголосуете?»

Как видим, мой оппонент проголосовал даже против своего.

Возникла головоломка. Если против своего, значит, — тем самым — за мое? Но зачем мое, если он от своего отказался? Но если отказался, выходит — я прав вдвойне?.. Ну и что? Он подтвердил мою двойную правоту и лишил меня возможности о ней сказать. Великолепная дебютная находка: он сделал два хода подряд и, не дав мне сделать ни одного, сдал партию.

Но вот вопрос: сдал ли? А может быть, только отложил? Судите сами.

Все дело в одном нюансе: Вас — оскорбили (а письмо о Можаеве, как убедимся, есть прямое оскорбление, и я принял его и на свой счет). Вас оскорбили, Вас вызвали на «дуэль». Вы принимаете вызов, являетесь и вдруг узнаете, да еще через третьих лиц: велено передать, что Вас «ударять» сейчас — не время, подождите…

Прибавьте к этому, что сначала автор письма (лицо весьма ответственное) выдвинул перед редакцией настоящий ультиматум, заявив: или вы меня напечатаете, или… И дальше были пущены в ход достаточно весомые политико-идеологические и организационные угрозы.

Прибавьте еще: он постарался, чтобы о его первом «ходе» знало как можно больше людей, а о втором — как можно меньше.

И еще: поскольку в свое время автор опубликовал немало столь же своеобразных писем в адрес других людей, — можно ли его отказ от своего последнего письма считать отказом и от предыдущих? А если так, то почему бы не сделать это тоже публично?

Пока я размышлял над этой головоломкой, выяснилось, что в ряде журналов и даже газет произошли точно такие же странные истории, но уже с другими авторами — других писем — и о Можаеве, и о других писателях. Оказалось: десятки разоблачительных ультиматумов тоже были срочно востребованы обратно. Оказалось: все их авторы тоже «погорячились». Оказалось: явление это стало типичным.

И тут-то я понял наконец, что головоломная задача — разрешима. Я решил объединить все эти истории в одну, то есть пойти навстречу всем этим авторам, открывшим, независимо друг от друга, упомянутую дебютную новинку: я обозначил их всех одним именем — Инкогнито, каковым каждый из них и пожелал быть.