Виктор Шкловский - Собрание сочинений. Том 1. Революция

Заумники открыли дверь этим словам.

Так кажется мне, Виктору Шкловскому, даже не ученому, а не доучившемуся студенту, который делал много открытий и закрытий. И вот мне уже 90 лет, а я все не могу договориться.

Поэзия, оформляясь в словах, получает новую жизнь, она словно переводится на другой язык. Это происходит и с заумным языком, он попадает в другую систему. Эта система поэтическая, художественная, условная.

Заумь выполнила свою роль в поэзии — де-автоматизация языка, нового его остраннения, возвращения ей утраченной первобытной образности.

Звуки в стихотворении должны ощущаться почти физиологически. Мы пережевываем слово, замедляем его. Это танец, это движение рта, щек, языка и даже пищепровода, легких. Футуризм вернул языку ощущаемость. Он дал почувствовать в слове его дословное происхождение. Я писал в «Третьей фабрике»: «Как будто обвалился берег, слои стали видны, и из-под глины лез, отгоняя собак, живой мамонт».

Заумь существовала в языке, в поэзии, в человеческой культуре всегда. В моей старой статье много подобрано примеров ее из языков сектантов, из детского фольклора. Это как бы две державы, две страны в поэзии, заумная и умная поэзия, которые должны мирно сосуществовать. Поэт — путешественник, он берет и там, и там, он постоянно движется, как челнок, он прыгает на натянутом между этими странами канате.

Эти страны существуют одна за счет другой, опираясь и поддерживая друг друга. И часть границы между ними — условна, межевые столбы передвигаются то в одну, то в другую сторону.

И снова ученые, занимающиеся расшифровкой языка хлыстовских радений, обнаружили, что он имеет санскритские корни. И задолго до этого мне говорил Евгений Дмитриевич Поливанов, что в языке сектантов часто обнаруживаются слова другого, исторически родственного, языка.

Этого я не знал еще, когда писал свою молодую статью «О поэзии и заумном языке». От нее я не отказываюсь, она мне нравится и сейчас, но кое-что, конечно, надо уточнить.

Хлебников пришел в поэзию из далекой страны. Родился он в устье Волги, там, где жили когда-то таинственные племена хазаров. Они исчезли, и теперь их до сих пор не могут найти. Выяснилось, что уровень Каспия колебался, вода то поднималась, то опускалась, поглощая города и села. Это вздыхает История, и из-под воды показываются исчезнувшие культуры.

Мне часто кажется, что сам Хлебников и был пришедшим из далекого прошлого хазаром.

История живет в нас. И нами двигается, дышит. Вздох и выдох — это движение Истории.

Футуристов упрекали в том, что они отказываются от содержания. Но орнамент — разве он бессодержателен? А музыка? Она кажется умонепостигаемой, чистейшей заумью. Но это иные формы, иные способы передачи информации.

Язык предсказаний часто темен и не понятен. Шаман, который крутится, ища вдохновения, хлысты, чувствующие его приближение, кричащие: «Накатил! Накатил!» — они говорят на иных языках.

И я никак не могу кончить, все кручусь, кручусь, и говорю, кажется, невнятно и путанно.

Заумный язык еще надо расшифровать, как расшифровывают языки хлыстовских радений ученые-лингвисты, надо еще разгадывать этот темный язык предсказаний, пророчеств.

Даром пророка обладал Хлебников. Он мог предсказать революцию. Его слово «летчик» казалось заумным. Но летчик Каменский поднимался в небо, Татлин строил Летатлин … Это казалось безумием. Но скорее мир вдруг был безумным. За-умь — это то, что еще находится за пределами нашего ума, то, что мы пока понять не можем. Пока…

В Библии рассказывается, как апостолов посетил святой дух и они вдруг заговорили на разных языках.

Поэзия разноязычна.

Я хочу сказать еще о предсказаниях, которые воплощаются. Я старый человек и дожил до того, до чего многие мои друзья не дожили и чего увидеть они не могут.

Начну издалека. Платон в своем диалоге «Федр» выступает против письменности. Он говорит, что она ничего не добавляет человеку, служит только для закрепления уже придуманного, найденного человеческой мыслью. Этот спор продолжается и по сей день: спор о смысле и значении устной и письменной культур.

История пошла мимо Платона. Человечество изобрело книгопечатание, литеру. Само слово «литература» происходит от слова «литера». Слово, живое, устное слово, спряталось за букву, потом — за литеру.

Футуризм хотел вернуть миру звучание, он хотел «воскресить слово».

Для того чтобы человек, потерявший возможность говорить, мог заговорить снова, ему нужно сильное потрясение. Или нужно рассечь какой-то центр в его мозгу. И бывает так, что человек начинает говорить — бессвязно, быстро, непонятно, еще на операционном столе.

Футуризм — это восстание, бунт против письменной культуры.

Заумный язык — многоязычен. А я пытаюсь обо всем сказать на нескольких страничках. Я говорю, а мои слова прячутся за буквы, потом их покроют литеры, как кольчуга тело воина. Она предохраняет от ударов, но двигаться и дышать в ней неудобно.

Сейчас многие пишут о конце «письменной культуры», начале эры новых коммуникаций, не основанных на письменности. Я вряд ли доживу до этого времени. Я видел рождение кино, рождение телевидения. Они выросли на моих глазах. Я убежден, что с их дальнейшим развитием культура человечества будет сильно меняться. Не знаю, умрет ли письменность. Ведь она не убила живого слова, а только сильно его потеснила. Не надо забывать о прошлом. Наступление этой новой эры, мне кажется, провозгласили еще футуристы-заумники. Они тоже искали новых способов передачи информации, — в нашем до-языковом прошлом, в создании новых языков, — или даже — в отказе от языка (Гнедов). Но ведь и это — поиск нового языка.

…Я помню, как выступали футуристы, футуристы — друзья будущего. Батюшков называл надежду — памятью о будущем. Будем помнить наше будущее, будем чаще вспоминать прошлое. Футуристы открывали окна в будущее.

Люди долго искали истоков Нила. Нил берет свое начало в снегах, лежащих на высоких горах, его начало — до-словно.

Надо додумывать свои мысли, надо досказывать недовысказанное, надо уметь слушать и слышать. Будущее приходит неожиданно.

Книга называется «Ход коня». Конь ходит боком, вот так:

Много причин странности хода коня, и главная из них — условность искусства… Я пишу об условности искусства.